Вуаль из солнечных лучей

– Да. Если бы он знал, что полковник обречен, он не стал бы смотреть на его смерть.

– Но граф сказал вам, что боялся за племянника и потому не смотрел.

– А где волнение? Где радостное удивление? Где возгласы вроде «Боже мой, ты жив! Какое счастье!» и тому подобное? Понимаете, в ситуации, когда близкий человек чудом сумел избежать огромной опасности, люди теряют голову. Они говорят глупости, задают нелепые вопросы, суетятся. Граф де Ранси не суетился, он даже не радовался, и единственное, что он себе позволил, была его странная фраза. Одним словом, он вел себя так, словно точно знал: полковник Уортингтон умрет.

– Сударыня, я прошу меня простить, но… ваши доводы… Вам не кажется, что они слишком шатки для столь категоричных умозаключений? Граф де Ранси просто может быть скуп на эмоции или его привязанность к племяннику существует только на словах. Так или иначе, он не обязан терять голову или суетиться лишь оттого, что так хочется вам.

Но Амалия упрямо покачала головой:

– Нет, нет. Ему неприятно было говорить о дуэли, неприятно было даже вспоминать о ней. Его тяготило присутствие капитана Уортингтона, – я это чувствовала. И если уж быть до конца откровенной, я не удивлюсь, если мистер Кармоди выяснит, что пуля, которая оборвала жизнь полковника, была выпущена вовсе не из пистолета виконта.

– Амалия Константиновна, прошу вас… Забудем о дуэли. Теперь мы знаем, что Ломов пострадал не из-за нее, а потому, что узнал что-то важное о «Красной луне». Вот что нас должно интересовать, а вовсе не убийство полковника Уортингтона. В конце концов, – прибавил Осетров, усмехаясь, – сей джентльмен получил ровно то, что ему причиталось, не больше и не меньше.

Баронесса Корф могла бы возразить, что не все разделяют точку зрения ее собеседника, и сослаться не только на капитана Уортингтона, но и на Сергея Васильевича Ломова, но она предвидела, что подобная дискуссия приведет лишь к бессодержательному обмену колкостями, то есть окажется пустой тратой времени. В их случае ценность времени была слишком велика, чтобы позволить себе отвлекаться на словесные поединки.

– Если Сергей Васильевич жив, – сказала Амалия, – полагаю, он как-нибудь даст знать о себе, но если нет… Я каждый день читаю газеты и пока не видела сообщений о том, чтобы рядом с железной дорогой нашли труп мужчины, похожего на Ломова. Впрочем, если его сбросили с моста в воду… или похитили…

– У меня есть контакты во французской полиции, – сознался Осетров, – но у них пока тоже ничего нет. Возможно, Ломов все-таки жив. У вас с ним оговорены какие-нибудь способы связи?

– О каких способах связи может идти речь, – с раздражением промолвила Амалия, – если мы не работали вместе? Он возвращался после своего задания, я, наоборот, только ехала на свое… Словно вы не знаете, что связь всегда оговаривается отдельно, для определенного задания.

– Ну мало ли, – вывернулся Осетров, – вдруг вы привыкли использовать какие-то коды… Розы определенного цвета или открытки с каким-то рисунком, газетные сообщения, наконец…

– Опять вы за свое, – вздохнула Амалия. – Поймите наконец: мы с Сергеем Васильевичем не были друзьями. Если с ним что-то случилось… или если он захочет послать сообщение, он вовсе не обязательно станет меня искать. Да, возможно, что он позовет меня на помощь, но возможно и то, что он вообще не станет ни к кому обращаться и, например, попытается вернуться в Россию самостоятельно. Поскольку мы до сих пор в точности не знаем, что произошло в его купе, строить можно любые предположения.

– Госпожа баронесса, давайте все-таки будем реалистами, – сказал Осетров, морщась. – В Сергея Васильевича не ударила молния, он не дрался на дуэли и, простите меня, не прыгал с колокольни. Он что-то узнал о «Красной луне», и люди Дассонвиля – почти уверен, что это была контрразведка, – стали убивать его в поезде. Дальше три варианта: они убили его, они ранили его, но он скрылся, и последний вариант – он их убил, избавился от тел и сбежал.

– Их?

– Амалия Константиновна, если бы вам, не дай бог, понадобилось прикончить Сергея Васильевича, вы бы стали подсылать к нему одного-единственного человека? Конечно, нет – он бы просто не справился с таким, как Ломов. Там был как минимум один убийца и еще один на подстраховке.

– Проблема в том, – медленно проговорила Амалия, – что если из поезда не исчезал никто из пассажиров, получается, что Ломов все-таки мертв. Если бы он раненый выпрыгнул из поезда, им пришлось бы последовать за ним.

– В таком случае непонятно, почему парижские агенты так вцепились в двойника Ломова, которого я им подбросил. Возможно, он все же жив, а что до пропавших пассажиров, они же убийцы, то их просто не было в списке. Могли они предъявить некие документы и сесть в экспресс не в Париже, а, например, в Сен-Кантене? Разумеется. Могла ли потом контрразведка запугать свидетелей, чтобы они никому не говорили о посторонних в вагоне? Даже не сомневайтесь.

– Хорошо, допустим, Сергей Васильевич сумел скрыться. Но он до сих пор никак не дал знать о себе, и я не стану скрывать, что это меня тревожит.