Вуаль лжи

Стражники ушли, таща за собой спотыкающегося Мелвина. Звук затихающих шагов — и всеобъемлющая мрачная тишина во второй раз залила камеру тяжелой волной.

Криспин долго сидел, слушая безмолвие. Оно было ему более чем знакомо. Сколько раз он не подпускал к себе эту угрожающую тишину, напевая под нос все песни, которые знал… Вот и сейчас он хотел бы что-нибудь промурлыкать, но настроение было ни к черту.

Время тянулось, Криспину было безумно одиноко. Сколько времени уже прошло? Сказать трудно. Лишь узенькая бойница окна позволяла ему измерять наклон падающих лучей. Увы, нынешним пасмурным днем даже эти солнечные часы отказывались работать.

В угнетающей тишине в голову лезли разные мысли. Он сполз по стенке на пол и уселся. Насупился, вспомнив про короля; еще больше нахмурился, подумав про Уинкома, — а затем на его лице заиграла улыбка: при мысли о Филиппе.

Прислонившись к холодной стене, Криспин закрыл глаза. «Филиппа», — прошептал он, и ему понравилось, как прозвучало ее имя в пустой камере. Да, она сейчас в безопасности, за ней присматривают Гилберт с Элеонорой. Надо же, как он по ней соскучился… Женщины проходили в его жизни как времена года, и хотя он сам ведал за собой одну слабость — слишком легко подпадал под влияние какой-нибудь дамы в беде, — все же не считал себя наивным дурачком, когда речь заходила о женщинах. «Ну, — хмыкнул он с тоскливой улыбкой, — разве что чуточку».

Тут он вспомнил, что до сих пор носит с собой ее портрет, и сунул руку в кошель. Дневного света едва хватало, но он все равно положил миниатюру на ладонь и уставился на нее. Лицо Филиппы смотрело на него с таким озорным выражением, будто силилось объявить: «А я знаю один секрет!»

Он помрачнел и приложил портрет к губам. Слишком много у нее этих секретов…

Тот факт, что она была горничной — да нет, куда там, судомойкой! — должен был подавить в нем любые чувства и сопереживания. В конце концов, в нем должен был заговорить голос крови. Кем он некогда являлся, в какой семье родился… Он не мог изменить свою природу, да и не желал этого.

— Не хочу влюбляться. — Гулкое эхо лишь подчеркнуло горечь его слов. — Но… — Он покачал головой. — Черт знает что такое! Нет ей места в моей жизни. Даже для меня самого в это бесполезной жизни нет места!

Стараясь не обращать внимание на головокружение, Криспин предался воспоминаниям: сплошные рыцарские поединки, дуэли, сражение здесь, стычка там… Да, в ту пору он жил ярко. Кое-чего стоил. «А кто я теперь? — обратился он к портрету. — Какой-то там Следопыт. Что это такое, я вас спрашиваю?»

Он сам выдумал себе это занятие, смешав в кучу обломки своего бывшего рыцарского статуса, перевязал их бечевкой, сплетенной из деревенских легенд про благородных отщепенцев… Ни дать ни взять балаганный шут, выкрикивающий стишки, набросанные кем-то другим; менестрель, бренчащий на струнах… Ничуть не более реален, чем раздерганная на нитки честь, которой, как ему казалось, он еще обладал.

— Вот уж действительно мой «истинный образ»! Да если б во мне оставалась хоть малая толика прежнего «я», мне бы следовало давно всадить меч в собственное брюхо! Если бы, конечно, у меня еще оставался меч. Так что получается, я из-за трусости цепляюсь за жизнь? — Криспин посмотрел на портрет, затем швырнул его в противоположный угол. — Она честнее меня. По крайней мере, знает, кем она является…

Осознав, что разговаривает сам с собой, он потрогал ноющую от боли голову:

— Да что со мной такое? Лихорадка, поди, начинается? Что-то мне не по себе…

Криспин опустил голову на руки и посидел так несколько минут, раскачиваясь из стороны в сторону. Затем вскинул лицо к свежему ветру из окна, который до удивления приятно остужал осыпанный бисеринами пота лоб.

Крошечная миниатюра лежала лицом вниз на соломе, посверкивая ободком.

— И думать об этом не желаю! — заявил он портрету. — Ни за что!

Он замолчал, словно ожидал получить ответ. Вновь накатила тишина, откуда-то издалека донесся чей-то вопль, сердце щемило от нахлынувших чувств. Он смотрел и смотрел на портрет, пока в той брони, которую он сам себе придумал, не появилась крошечная трещинка. Криспин подполз к портрету и вновь зажал его в ладони. Филиппа по-прежнему улыбалась.

— Вот тебя не волнует собственное прошлое, — укоризненно заметил он и покачал головой, частично от недоумения, а частично от ненависти в свой же адрес. — Как это у тебя получается?

Он еще долго смотрел на картинку, затем смутился и пожал плечами. Убрав портрет в кошель, тяжело вздохнул, поднялся на ноги и решил попытаться развести огонь.

Вообще говоря, ему повезло. Камера была рассчитана на благородных узников: в ней имелся очаг и даже топчан. Большинство лондонских воров и убийц теснились в общей темнице, где хлеб появлялся главным образом во сне, а тепло — лишь в воспоминаниях. Удивительно, что Уинком озаботился соблюсти правила и подыскал ему такую камеру… хотя не исключено, что шериф действовал попросту инстинктивно. Впрочем, не исключено, что Уинком еще вспомнит о Криспине и переведет его в куда более гиблое место…