Давида Юма: что побудило вас подорвать старательно подобранными сомнениями столь
утешительное и полезное для человека убеждение в том, что у его разума достаточно
проницательности для обоснования и определенного понимания высшей сущности? -то он
ответил бы: ничего, кроме намерения продвинуть разум в его самопознании и кроме
некоторого недовольства насилием, производимым над разумом, когда им хвастаются и
вместе с тем мешают ему искренне признать свои слабости, открывающиеся ему при
проверке самого себя. Но задайте вопрос Пристли, преданному одним только принципам
эмпирического
применения
разума
и
питающему
отвращение
ко
всякой
трансцендентальной спекуляции, что его побудило подрывать свободу и бессмертие нашей
души (надежда на загробную жизнь есть у него лишь ожидание чуда воскресения), эти
основы всякой религии, и он, сам будучи благочестивым и ревностным проповедником
религии, сошлется лишь на интерес разума, которому мы наносим ущерб, если хотим
изъять некоторые предметы из сферы законов материальной природы, единственной, которую мы можем точно познать и определить. Было бы, по-видимому, несправедливо
поносить этого мыслителя, умевшего соединить свое парадоксальное утверждение с
целями религии, и оскорблять благонамеренного человека за то, что он не может
ориентироваться, как только покидает область естествознания. Но такое же благосклонное
отношение должно выпасть также и на долю не менее благомыслящего и по всему
нравственному характеру безупречного Юма, который не может отказаться от своих
отвлеченных спекуляций, так как он совершенно правильно полагает, что предмет их
находится вне пределов естествознания, в сфере чистых идей.
Что же нужно сделать здесь, в особенности в виду опасности, которая, как кажется, грозит
общему благу? Нет. более естественного и более справедливого решения, чем то, какое вам
предстоит сделать по этому вопросу. Предоставьте этим людям делать свое дело; если они
обнаружат талант, если они произведут глубокие и новые исследования, одним словом, если только они будут говорить разумное, то разум от этого всегда выиграет. Если же вы
хватаетесь за другие средства, кроме средств непринужденного разума, если вы кричите о
государственной измене, если вы созываете, как будто для тушения пожара, простых
людей, ничего не понимающих в столь тонких вопросах, - то вы ставите себя в смешное
положение. Действительно, речь идет здесь не о том, что полезно или вредно общему благу, а только о том, как далеко может пойти разум в своей отвлекающейся от всякого интереса
спекуляции, и о том, можно ли на нес сколько-нибудь рассчитывать или лучше совсем
отказаться от нее в пользу практического. Таким образом, вместо того чтобы размахивать
мечом, лучше спокойно присматривайтесь из безопасного убежища критики к этому спору, который для борющихся утомителен, а вас развлекает и при несомненно бескровном исходе
должен быть полезным для ваших взглядов. Было бы ведь нелепо ожидать от разума
разъяснений и в то же время заведомо предписывать ему, на какую сторону он непременно
должен стать. К тому же разум уже самопроизвольно до такой степени укрощается и
удерживается в границах самим же разумом, что вам нет нужды призывать стражу, чтобы
противопоставить общественную силу той стороне, перевес которой кажется вам опасным.
В этой диалектике не бывает побед, которые давали бы вам повод беспокоиться.
Глава 14
Разум даже нуждается в таком споре, и было бы желательно, чтобы этот спор велся
своевременно и публично, пользуясь неограниченной свободой. Тем раньше в таком случае
развилась бы зрелая критика, при появлении которой все эти столкновения сами собой
должны исчезнуть, так как спорящие поймут свое ослепление и предрассудки, разъединявшие их.
В человеческой природе есть некоторая порочность, которая в конце концов, как и все
исходящее из природы, должна содержать в себе задатки к добрым целям; я говорю о
склонности [человека] скрывать свои настоящие чувства и выставлять напоказ другие, считающиеся благородными и похвальными. Без сомнения, благодаря этой склонности
скрывать свою природу и придавать себе лучший вид люди не только цивилизовались, но
и постепенно в известной степени морализировалисъ, так как, не будучи в состоянии
сорвать маску благопристойности, честности и благонравия, всякий находил для себя
школу для совершенствования в мнимых примерах добра, которые он видел среди
окружающих. Однако эта склонность показывать себя лучше, чем на самом деле, и
высказывать убеждения, которых в действительности нет, служит только предварительно
для того, чтобы вывести человека из грубости и заставить его сначала по крайней мере
усвоить манеры добра, известного ему, а затем, когда правильные основоположения уже