чистый разум мог найти в пользу отрицания нечто близкое основанию утверждения; в
самом деле, что касается критики доводов догматического утверждения, то она может быть
допущена без отказа от этих положений, так как все же в их пользу говорят интересы
разума, между тем как противник не может сослаться на эти интересы.
Выдающиеся и вдумчивые люди (например, Зульцер), чувствуя слабость прежних
доказательств, часто выражали надежду, что со временем будут еще изобретены очевидные
демонстрации двух кардинальных положений нашего чистого разума: есть Бог, есть
загробная жизнь. Я с этим не согласен, скорее я уверен, что этого никогда не случится.
Действительно, откуда бы взял разум основания для таких синтетических утверждений, которые не касаются предметов опыта и его внутренней возможности? Но с другой
стороны, аподиктически достоверно, что нет и не будет человека, который мог бы
высказать противоположные утверждения с какой-либо вероятностью, а тем более
догматически. Действительно, так как он мог бы доказать это только с помощью чистого
разума, то он должен был бы взять на себя задачу доказать, что высшая сущность и
мыслящий в нас субъект как чистая мысль (Intelligenz) невозможны. Но откуда же он брал
бы знания, которые дали бы ему право судить таким образом, синтетически, о вещах за
пределами всякого возможного опыта? Поэтому мы можем не беспокоиться, что кто-то
когда-то докажет нам противоположное; следовательно, нам вовсе не нужно придумывать
искусные доказательства, и мы всегда можем принять те положения, которые вполне
согласуются со спекулятивным интересом нашего разума в эмпирическом применении и, сверх того, служат единственным средством для соединения его с практическим интересом.
Для противника (которого следует рассматривать здесь не только как критика) у нас всегда
в запасе поп liquet, которое неизбежно должно сбить его с юлку, тогда как мы не мешаем
ему обратить это замечание против нас, так как у нас в резерве всегда есть субъективная
максима разума, которой недостает противнику, и под ее защитой мы можем спокойно и
равнодушно смотреть на все его холостые выстрелы.
Таким образом, собственно, никакой антитетики чистого разума нет. Действительно, единственной ареной борьбы могла бы быть для него чистая теология и чистая психология; но эта почва не удерживает ни одного ратника в полной амуниции и с оружием, которого
следовало бы бояться. Он может выступать только с насмешками и хвастовством, которые
можно осмеять как детскую забаву. Это утешительное наблюдение вновь дает мужество
разуму; иначе на что же он мог бы полагаться, если бы, призванный один устранять все
заблуждения, он сам в себе был раздвоен, не имея надежды на мир и спокойное обладание
[истиной]?
Все устроенное самой природой пригодно для какой-нибудь цели. Даже яды служат для
того, чтобы преодолевать другие яды, зарождающиеся в самих соках нашего тела, и потому
должны находиться в полной коллекции лекарственных средств (в аптеке). Возражения
против уверенности и самомнения нашего чисто спекулятивного разума даны самой
природой этого разума и, следовательно, должны иметь полезное назначение и цель, которой не следует пренебрегать. Почему некоторые предметы, хотя и связанные с нашими
высшими интересами, поставлены провидением столь высоко, что нам дозволено только
находить их в неясном восприятии, вызывающем в нас самих сомнения, отчего
исследующий взор не столько удовлетворяется, сколько раздражается? Полезно ли
отваживаться на дерзкие определения, - при такой перспективе это по меньшей мере
сомнительно, быть может, даже вредно. Но всегда и без всякого сомнения полезно
предоставить пытливому и испытующему разуму полную свободу, дабы он
беспрепятственно мог обеспечивать свои интересы, чему способствует и то, что он
ограничивает свои познания, и то, что он расширяет их, между тем как интересы его всякий
раз страдают, когда вмешивается чужая рука, чтобы свернуть его с естественного для него
пути к навязанным ему целям.
Поэтому предоставьте вашему противнику говорить только разумное и побивайте его
только оружием разума. Что же касается добра (практического интереса), не беспокойтесь
о нем, так как в чисто спекулятивном споре оно вовсе не замешано. Тогда спор обнаружит
лишь некоторую антиномию разума, которая, коренясь в его природе, необходимо должна
быть выслушана и исследована. Спор развивает антиномию, рассматривая ее предмет с
двух сторон и исправляя ее суждение тем, что ограничивает это суждение. Спорным
оказывается здесь не предмет, а тон. Действительно, на вашу долю остается еще
достаточно, чтобы говорить языком твердой веры, оправдываемым перед самым строгим
разумом, хотя вам и приходится покинуть язык знания.
Если бы спросить хладнокровного, как бы созданного для уравновешенных суждений