Вулканы, любовь и прочие бедствия

— От них все становится такое черное и некрасивое, — пристыженно бормочет она. — И ни выйти поиграть, ничего.

Я сажусь на пол рядом с ней и глажу ее по волосам.

— Знаешь, может, с извержениями и трудновато жить, пока они идут, но без них нас бы здесь не было. Все на Земле возникло благодаря деятельности вулканов. Они давным-давно создали сушу, а Исландия до сих пор продолжает ими создаваться. И мы здесь благодаря им, наши дома и улицы, все-все сделано из материалов и веществ, оставшихся от древних извержений. И даже сама атмосфера вокруг Земли, без которой жизни бы не было.

Она водит пальцем по подоконнику и разглядывает черную пыль на его кончике.

— Мама, а это из того подводного вулкана?

— Да, это пепел извержения Кедлингарбаус.

— Значит, оно пришло к нам прямо в гостиную?

— Можно сказать и так.

— Но оно же все портит!

— Пока вулканы извергаются, они вообще много чего портят, но извержения также создают новую землю, новые страны. И уничтожают, и творят новое. Поэтому они мне так интересны.

— Но, мамочка, ты-то у нас немного странная, — произносит Салка, и мы обе разражаемся смехом. Она видит возможность для маневра: — Мама, а почему мне нельзя кошку? С ней мне не было бы так скучно.

— Слушай, милочка, — говорю я, ероша ей волосы, — не начинай. У тебя же аллергия, забыла? Пойдем лучше печенье печь.

Она сияет от счастья, а мне становится стыдно, что с тех пор, как началось извержение, я совсем забросила ее. Даю ей разбивать яйца, взвешивать сахар и отмерять масло, сама растапливаю шоколад и слежу за миксером и духовкой, и мы совсем забываемся за выпечкой, пока не приходит муж и не протягивает мой телефон.

— Гудрун Ольга. Твоя мама, — добавляет он, словно мне нужно напоминать, кто это.

Я беру телефон и выхожу из кухни; не припомню, чтобы она мне когда-нибудь звонила; ее хриплый голос — чужой, низкий, запинающийся; даю ей выговориться.

— Как ты себя чувствуешь? — спрашиваю я, точно недоумок. Она фыркает. — Хочешь, приеду?

— Нет-нет, не надо. До выходных ничего не произойдет, просто врач вчера позвонил и поставил меня в известность. Не стоит впадать в истерику.

— Ну, если что-нибудь понадобится, дай знать. И я мигом приеду.

Я отключаю связь и опускаюсь на первый попавшийся стул.

— Что стряслось? — спрашивает муж.

— У нее рак, — отвечаю я. — В легких и, насколько я поняла, везде. Она говорит, что ей недолго осталось.

— А ты к ней поедешь?

— Нет.

— Анночка! Она же очень больна, у нее потрясение, съезди к ней!

— Она не хочет.

— Поедем вместе.

Я мотаю головой. Неподвижно сижу и смотрю на телефон, на ее имя: Гудрун Ольга, а потом закрываю лицо руками.

— Она меня не хочет видеть, понимаешь? Даже сейчас, когда сама при смерти, — выговариваю я и разражаюсь плачем, всхлипывая как дурочка.

Он опускается на колени рядом со мной и обнимает.

— Любимая, — шепчет он. — Душа моя. Мне так жаль.

Я позволяю ему обнимать меня и рыдаю у него на плече. Не от горя и не от жалости к маме, а от голого самосожаления. Я оплакиваю саму себя: что мой папа умер, а сейчас теряю и маму, пусть она никогда и не принадлежала мне, пусть не удалось сделать так, чтобы она меня полюбила. Плачу об этом, а тем временем Салкино печенье с шоколадной крошкой подгорает в духовке.

Пояснительная статья III Ты так плакала, а я помог тебе проблеваться

Со своим мужем я познакомилась всего через несколько недель после того, как папа скоропостижно скончался во сне, — пока мое горе было еще сырым и свежим и меня каждый день рвало, из одного чувства страха. Я как будто все время забывала, что папы больше нет, и каждый раз, когда вспоминала это, мой желудок выворачивался наизнанку и возвращал содержимое. Обычно — кофе: проглотить что-то еще было невозможно.

Я снова начала ходить на лекции в университете, но все пропускала мимо ушей, просто смотрела в потолок и ждала лишь одного: когда можно будет выйти покурить, выпить еще одну чашку кофе, пойти домой и дождаться, пока печаль ослабеет. Это казалось самым разумным: я прочитала о скорби как о любом другом заболевании и узнала, что она — квест, процесс, который должен идти своим чередом. Попыталась в это поверить всеми силами души, но тоска по умершему и одиночество быстро доконали меня: голова шла кругом от одной мысли, что я осталась одна, мне становилось дурно от горя.

Оно охватило всех, весь факультет разделял его со мной. Преподаватели, давние папины друзья и сотрудники, неловко бормотали подавленные слова соболезнования; однокурсники переживали за мое состояние. Однажды вечером они потащили меня в «Студенческий подвал», а у меня не хватило сил на возражения. И на развлечения тоже: после первого же стакана пива у меня отшибло память; на следующее утро я очнулась у себя дома, голова раскалывалась с похмелья, на мне была папина чистая пижама, и кто-то поставил у кровати тазик, а на тумбочку стакан воды.