Вулканы, любовь и прочие бедствия

— А ведь учился он не на геолога, а на астронома. Специализировался на солнечной короне — верхнем слое атмосферы Солнца. Она завораживала его, он мечтал разрешить ее загадку. Почему корона гораздо горячее самой поверхности Солнца. Он часто говорил о ней, читал, изучал ее. Она была его единственным увлечением, помимо вулканов.

— А я бы мог ответить на этот вопрос, — серьезно произнес Тоумас.

— На какой?

— Почему корона горячее самого Солнца.

— Ну?

— Она горячий поцелуй Солнца. Солнце целует мир.

Я с недоумением смотрю на него, а он на меня, его улыбка ширится, и вот мы оба начинаем заливаться таким искренним смехом, что у меня в груди что-то высвобождается и на глаза навертываются слезы. У него тоже выступают слезы от смеха; его глаза удивительно зеленые, нос крупноват, он чуть-чуть моложе и ниже меня, а я на высоких каблуках. Мы смеемся и разговариваем, выпиваем по бокалу вина, потом еще и еще, но тут приходит мой муж, вежливый и сухой, ему хочется домой, хотя вслух он этого не говорит. Тоумас извиняется и скрывается в толпе. Время всего десять часов, и оркестр только начал играть первую песню. Я пытаюсь вытащить Кристинна на танцпол, но он не хочет.

— Потанцуй с друзьями, — говорит он. — А я подожду.

Когда тебя ждут, танцевать трудно, надо влить в себя несколько бокалов вина, чтобы тебе стало все равно, что кто-то стоит рядом с танцполом и смотрит на тебя, время от времени поглядывая на часы.

Я танцую со своими сотрудниками под «Dancing Queen» и «Heart of Glass», с именинником, который чуть не задушил меня запахом своего одеколона и красной шелковой рубахой под звуки «Sweet Home Alabama», а потом с Тоумасом Адлером. Он смущенно улыбается и уверенно двигается, обнимает меня и вращает по кругу. Видимо, я уже слегка опьянела, слишком тесно прижимаюсь к нему, сбрасываю туфли, чтобы не быть выше него, руки у него теплые, глаза — зеленые и смеющиеся, от его шеи пахнет мылом.

— Ну, машина пришла!

Вдруг мой муж вырастает посреди танцпола, трезвый как стеклышко, с моим пальто через руку; я отпускаю Тоумаса и даю мужу набросить пальто мне на плечи. Затем бегу к такси, а в крови, бедрах, животе у меня гудит танец. В такси Кристинн целует меня, лезет рукой под платье и гладит по ноге.

— Ты немного пьяна. Надо тебя спать уложить.

— Но ведь еще двенадцати нет, — говорю я. — Я так и знала, что ты утащишь меня домой до полуночи.

— Ты женщина почтенного возраста и положения. Нечего тебе там после полуночи делать.

Потом он снова целует меня, и я ему позволяю, хотя слегка обижена на него и на саму себя за то, что не отправила его домой и не продолжила танцевать. Но он прав: что делать университетской преподавательнице средних лет на вечеринке после полуночи — разве что напиться, опозориться и смирить свою академическую гордыню?

Мы тихонько открываем входную дверь, крадучись идем в спальню, чтобы не разбудить Салку; он снимает галстук, вешает рубашку на плечики, а я облегченно вздыхаю, снимая туфли, стягивая колготки. Мы ласково, нежно прикасаемся друг к другу, как могут прикасаться лишь те, кто любил друг друга десятилетиями. Каждая пядь знакома, каждое прикосновение вызывает ту же реакцию, что и раньше, это все равно что играть на знакомом инструменте, на котором полвека ударяли по одним и тем же струнам; по моему телу пробегает дрожь ровно в тот момент, когда он со сдавленным криком валится на меня, — это все равно что вернуться домой.

Дверь была открыта

То, что является стихийным бедствием здесь, не обязательно будет стихийным бедствием в другом месте. То, что является стихийным бедствием сейчас, не обязательно будет таковым через десять лет. Стихийные бедствия — это реакция природы на нарушение баланса и ее способ вновь обрести равновесие.

Паутль Имсланд. Рассуждения о вулканических катастрофах. Жизнь при стихийных бедствиях

Когда я возвращаюсь домой, она сидит за столом на кухне, словно так и должно быть.

Открываю входную дверь локтем (руки у меня заняты пакетами с покупками) и вздрагиваю, увидев ее. Она сидит за столом, положив ногу на ногу, засунув руки в карманы заношенной шубы из искусственного меха с леопардовым узором, и улыбается мне.

— Здравствуйте, — удивленно произношу я. — А вы кто?

Потом жду несколько секунд, пока эта незнакомая женщина объяснит мне, что она делает в моей кухне, но та не отвечает. Лишь смотрит на меня и улыбается до ушей, словно нет ничего более естественного и радостного, чем видеть ее сидящей здесь, в моем доме.

— Простите, может, вам чем-нибудь помочь? — спрашиваю я.

— Не думаю, — отвечает она немного погодя глубоким, хриплым слегка насмешливым голосом. — Скорее вопрос такой: могу ли я помочь вам?