Вулканы, любовь и прочие бедствия

— Помнишь Холухрёйн? — спрашиваю я сквозь стиснутые зубы. — Помнишь Краблу? Рой трещин — это не локация, а способ передвижения. Нам надо было подготовиться лучше. Я должна была предвидеть.

— Последний вызов по рации от Йоуханнеса: «Господи помилуй наши души. Сейчас стучит огневое сердце».

— Я понимаю, что нужна Милану, но мне надо попытаться разыскать свою семью. И Тоумаса Адлера.

— Милая моя, про твою семью ничего не известно. А Тоумас здесь.

Мой возлюбленный! Весь мир горит, мои коллеги погибли, семья пропала без вести, и все же я всем своим ненормально-эгоистичным сердцем рада встрече с ним. Он сидит в кругу журналистов в кабинете на втором этаже посреди хаоса из компьютеров, треног и фотоаппаратов — сидит ко мне спиной, но я где угодно узнаю этот лохматый затылок. Зову по имени, и он вскакивает, его лицо освещает весь этот кошмарный мрак, я тяну к нему руки, словно утопающая.

Мы обнимаемся, крепко держимся друг за друга, город трясут подземные толчки, рации потрескивают, и сирены воют, пульты светятся, но ничто из этого не важно. На миг мы остаемся в мире лишь вдвоем: он и я, и я трепещу от радости, что он есть, что его пощадили и что судьба свела нас вместе здесь и сейчас.

Объятия длятся недолго, мы осторожно отпускаем друг друга.

— Боже мой, любимая, это же ты! — Он гладит меня по опухшей, покрытой синяками щеке. — Я так рад тебя видеть, рад, что ты спаслась от смерти! Они думали, что тебя вместе с Йоуханнесом и остальными окружила лава. Но я в это не верил, ты не могла погибнуть так. А потом мы вдруг узнаем, что тебя везут сюда, целую и невредимую. Это лучшая новость в моей жизни, милая!

Я лишь плачу и улыбаюсь как дурочка, словно меня освободили от бремени всех забот и тревог мира. Словно здесь кроется какой-то выход: в том, чтобы найти Тоумаса, такого лохматого, зеленоглазого и красивого, без единой царапины, и так бесконтрольно любить его. Он ласково говорит со мной, точно с испуганным зверьком, гладит меня по грязным волосам. Рассказывает, как подземный толчок тряхнул его мастерскую, какой стоял скрежет, когда тысяча машин одновременно затормозила, как потрескался бетон в стенах домов в городе.

— А потом мертвая тишина, будто весь мир затаил дыхание. И знаешь, Анна, я понял, что сейчас случится намного более суровое. Просто нутром чуял: глубоко-глубоко в недрах земли что-то прорвалось. Я ощутил его приближение до того, как услышал этот пронзительный шум в Эдлидаватн. А когда он раздался, то первым делом подумал о тебе: где ты, цела ли?

И он поспешил в координационный центр, обогнул заторы на улицах на своем мотоцикле и вошел в здание по удостоверению службы гражданской обороны в надежде повстречать меня.

— И тут вдруг слышу, — рассказывает он, — что в Крисувике все стало по-другому, характер извержения изменился. Открылись новые трещины, как вокруг той, самой первой, и далее в сторону города и в нем самом, гораздо дальше, чем кто-либо вообще предвидел. Плюс ко всему в море тоже началось извержение, возле бухты Кедлингарбаус. Все совершенно вышло из-под контроля, никто не понимает всей ситуации полностью, даже Милан.

Мы спустились в рабочее пространство; на стене над пультом службы гражданской обороны спроецирована на экран карта полуострова Рейкьянес. Она испещрена большими красными кругами, обозначающими землетрясения, а черная звезда на ней означает подводное извержение близ Рейкьянесского мыса. Извергающиеся трещины на суше изображены черными штрихами; они выстроились двумя отдельными рядами от Трётладингьи и Крисувика до Клейварватна, соединяются в Ундирхлидаре и пропадают у Бурфедля, а потом снова появляются возле Васенди и тянутся в самое озеро Эдлидаватн, — пылающая стрелка указывает на северо-восток, на столицу. Словно клин лебедей, летящих с юга.

— Рой трещин, — с горечью произношу я. — Все-таки под нами была магматическая камера! Крисувик оказался полноценным центральным вулканом. А тамошние системы все связаны.

Мне не по себе, нужно присесть; это все из-за меня. Я это знала! И не захотела поверить самой себе, отрицала все. Даже не стала рассчитывать модель, просто не брала во внимание.

— Анна, вы в порядке? — спрашивает Милан. — Вы в состоянии нам помочь?

— Не знаю, будет ли от меня какая-нибудь польза, — отвечаю я. — До сих пор все мои советы были нам только во зло. Давным-давно следовало бы закрыть эту территорию. Принять во внимание, что там все может стать хуже. Следовало бы предупредить жителей горных районов столицы. В этом заключалась наша — моя — роль: доложить службе гражданской обороны об опасности. Заставить вас отнестись к ней серьезно.

Милан качает головой:

— Сейчас уже бессмысленно об этом рассуждать. У нас нет времени на критику или обвинения. Это все потом. А сейчас требуется прояснить картину в целом и спасти то, что еще можно спасти.