Вулканы над нами

У Игнасио было. что мне порассказать. В тоне его сквозила лукавая гордость. Служба нашему семейству была для Игнасио своего рода священным услужением; он стоял на страже наших интересов и готов был отстаивать их любой ценой, пускаясь на самые хитроумные уловки.

Когда Мария собрала со стола и удалилась, Игнасио, предусмотрительно уверившись, что нас никто не подслушивает за дверями или под окном, начал свой рассказ:

— В первый месяц, что вы уехали, можно сказать, ничего не случилось. Все шло по-старому. Потом однажды явился правительственный чиновник и стал разъяснять пеонам их новые права. Я, конечно, помалкивал. Делал вид, будто во всем с ним согласен. А еще через несколько дней ко мне пришли два капоралес. Один — Санчес, вы его, должно быть, помните, а второго сейчас здесь нет.

(Санчес? Конечно, я помнил Санчеса. Санчес был из тех чудаков индейцев, которые немного приобщились к грамоте. Мрачноватый самолюбивый юноша. Он был отличный работник, непьющий; и отец назначил его капрале — так у нас называют десятников.)

— Беседу со мной вел Санчес. «Не подумайте, патрон, что мы что-нибудь имеем лично против вас, но вы, должно быть, уже слышали, что нам отдают землю». Вытащил из кармана переписанный от руки правительственный декрет и прочитал мне его вслух. Раз или два он спотыкался, и мне приходилось ему помогать.

«Заходите в дом, джентльмены, — говорю я. — Разрешите взять ваши шляпы. Я к вашим услугам. Рассматривайте меня как своего помощника. Чем я могу быть вам полезен?» Понятное дело, сударь, я не мог обо всем этом вам тогда написать.

Всякий раз, как у меня был постоянный адрес, Игнасио высылал мне месячные отчеты, весьма краткие и, по необходимости, довольно глухие, но по-прежнему вложенные в пожелтевшие пергаментные конверты из секретера моего отца и украшенные внушительной сургучной печатью, наподобие правительственных документов.

«Мы будем сеять маис, и бобы, — говорит Санчес. Вынул из кармана еще какую-то бумагу и давай читать мне: — Предки индейского народа жили и созидали свою великую цивилизацию, ограничивая свои потребности маисом и бобами. Больше они ни в чем не нуждались».

«По правде говоря, — сказал я, зачислив себя для верности тоже в индейцы, — мы нуждаемся еще в добром стаканчике агуардьенте».

«В будущем, — говорит Санчес, — мы совсем откажемся от алкоголя; пьянство унижает наш народ и мешает нам успешно бороться за свои права». Так и сказал. Как сейчас помню его слова. Да, подумал я, если индейцы перестанут пить агуардьенте, мы, пожалуй, действительно останемся без батраков. «Что же вы думаете предпринять?» — спрашиваю я его.

«Прежде всего, — отвечает Санчес, — мы хотим вырубить кофейные рощи». — «Сразу все?» — спрашиваю я. Я уже прослышал, что индейцы рубят кофейные рощи на соседних плантациях, и старался придумать какой-нибудь способ спасти наши. Но я знал, что, стоит мне произнести одно неверное слово, и Санчес меня убьет. Санчес говорит: «Мы срубим кофейные деревья, а потом посеем на этой земле маис и бобы. Может быть, еще немного тыквы. Чиновник, который к нам приезжал, говорил, что правильное питание требует разнообразной пищи». — «Кофейные бобы созреют через три недели, — говорю я. — Не выгоднее ли вам снять урожай? Ведь на девять десятых работа уже сделана». — «Кому нужен этот кофе? — отвечает Санчес. — Мы его не пьем. А продавать его нет надобности. Мы ни в чем не нуждаемся и покупать ничего не будем». — «Пожалуй, вы правы», — говорю я. Да, сударь, так я и сказал, а Санчес со своим приятелем сидят вот здесь и держат на коленях обнаженные мачете. Ведь и правда, повторяю я про себя, им на самом деле ничего не нужно. А сам все думаю, как мне изловчиться, чтобы спасти кофейные деревья. — «Что ж, говорю, джентльмены, вы. как видно, хорошо обмозговали свое решение.

Значит, так тому и быть. Могу ли я чем-нибудь вам помочь?..» Я думаю, они ждали от меня какого-нибудь подвоха, а когда увидели, что я преспокойно с ними соглашаюсь, то и сами успокоились. «Я хочу сказать вам от имени всех рабочих на плантации, — говорит мне Санчес, — что мы против вас лично ничего не имеем; разве только, что вы представитель старого режима. Если хотите перейти в наши ряды — пожалуйста. Будете работать, как все, и получите свою долю, как все. Частная собственность отменяется».

«А что — это тоже правительственный декрет?» — спрашиваю я. «Нет, воля индейского народа», — отвечает он. «Вот и отлично, — говорю я. — Значит, по рукам. Кстати, сколько у нас займет времени вырастить урожай маиса и бобов?» — «Если погода будет хороша, месяца три». — «А что мы будем есть эти три месяца?» — «Подтянем кушаки. Индейцы привыкли обходиться малым. Как-нибудь перебьемся».

Тут меня осенила мысль: «Но ведь сперва нужно срубить пятнадцать тысяч кофейных деревьев. На это уйдет еще месяц».