Вулканы не молчат

— Отлично! Будут ли еще приветы? Скажем, от Нурека, Певека, или солнечного Артека?..

Приветы были исчерпаны. Редактор продекламировал строки, которые должны были стать рефреном:

До скончания века
Не остынет Эбеко,
Не остынет Эбеко —
Фумарольная Мекка.

Закончив чтение, он пригласил остальных продолжать в том же «эбекориадном» духе. И снова наступила тишина.

Правда, на этот раз она означала только то, что соавторы почти поголовно спали.

Утром, налитые вчерашней усталостью, начали повторный подъем. Сначала казалось, что сил не хватит и с полпути все вернутся в лагерь. В этом случае каждый мог оправдаться перед собой тем, что в запасе у нас оставалось целых два дня.

Но никто не вернулся. Усталость мало-помалу рассосалась, ей на смену пришла уверенность, что можно одолеть подъем и побольше этого.

Для лучшей маневренности разделились на пять групп. Не то по привычке, не то потому, что у наиболее резвых еще не разошлись ноги, первые два километра шли все вместе.

И только профессор В. П. Петров находился где-то далеко впереди. Он вышел из лагеря двумя часами раньше. Его сопровождал молодой вулканолог, которому накануне в числе немногих удалось побывать в двух главных кратерах Эбеко. Сегодня он собирался отдохнуть, привести в порядок образцы, которыми успел запастись, но часов около шести утра из соседней комнаты постучался профессор.

— Володя, пошли.

Открыв глаза, Володя пытался сообразить, кто и куда его зовет. Увидев Петрова, вспомнил: вчера, за ужином, когда профессор сокрушался по поводу того, что не попал на вершину, он, Володя, чувствуя неоспоримое свое превосходство над маститым ученым, снисходительно пообещал:

— В следующий раз буду вашим проводником.

Когда должен был наступить следующий раз, Володя не уточнил. Со своей стороны, Петров решил воспользоваться любезностью молодого коллеги немедленно.

И теперь, увидев Володю и шедшего за ним профессора, мы всерьез гадали, дойдет или не дойдет Валерий Петрович до кратера.

При своем солидном уже возрасте (ему было за пятьдесят) он выделялся необычайной тучностью. Люди его комплекции и на ровном-то месте стараются не делать лишнего шага, а Валерий Петрович второй день подряд штурмует Эбеко.

Он шел медленно, тяжело, словно толкал перед собой одну из тех вулканических глыб, что были разбросаны по всему склону. Проделав пятнадцать — двадцать шагов, профессор останавливался. Отдыхая, он отворачивался от высоты, словно бы давал передышку и глазам. Внизу, усмиренный расстоянием, лежал океан.

Во время одной остановки профессор сказал:

— В Италии на этот счет хорошо. Фумаролы бьют прямо на берегу моря.

— Но при такой доступности, — возразил я Валерию Петровичу, — интерес к ним, наверно, быстро пропадает.

— Ну да… — расхохотавшись, он был вынужден сделать лишнюю остановку. — Так, конечно, интереснее, когда вскарабкиваешься.

Валерий Петрович снял пиджак. Черная рубаха была мокрой. От нее шел пар, наподобие тех фумарол, ради которых профессор предпринял это восхождение.

Вчера любого из нас можно было сравнить с человеком, которого долго мучила жажда и который, дорвавшись до ручья, насыщается влагой, ничего не замечая и не чувствуя, кроме этого, чисто механического процесса насыщения. И только когда проходит приступ жажды и человек снова склоняется к ручью, — только тогда он ощущает вкус воды, замечает ее прозрачность, обращает внимание на гладкие, медленно перекатывающиеся по дну камешки.

Вчера нас подхлестывало одно желание: во что бы то ни стало взойти на вершину. Пусть не хватит времени на то, чтобы оглядеться, это можно будет сделать в другой раз. Главное — взобраться!

В этом горячечном устремлении к вершине всего остального как бы не существовало.

Дорогу на Эбеко я по-настоящему увидел при повторном подъеме.

У подножья вулкана волнуется не найденная хозяйской литовкой сочная, набористая трава. Процеженный сквозь нее ветер теряет запахи океана, и, если не смотреть в сторону пролива, можно представить себя в степи, очень далекой от этих мест.

Через полкилометра тропинки застревают в пышном ворохе кедрового стланика. На Крайнем Севере кедрач — самое распространенное дерево. Но лесом его зарослей не назовешь. Ты словно попадаешь на хвойную вырубку, где на месте деревьев остались кучи тяжелых, еще свежезеленых сучьев. Густые игольчатые кисти, да шишки с орехами — это все, что напоминает о легендарных кедрах Сибири. Осень выдалась урожайной на шишки. Они растут не выше пояса, их можно брать, как ягоды.

Зелень постепенно исчезает, ей на смену приходит пестрый, мелко накрошенный вулканической дробилкой щебень. Кажется, что его рассыпали специально, чтобы хоть как-то украсить однообразие безжизненной природы.