— Хорошо. — Ай-я пожала плечами. Что-то странное происходило с ней, но не рассказывать же об этом первому встречному. — Хорошо. Он не плачет. Совсем.
Вурдик снова сделал несколько то ли неловких, то ли особенно сложных взмахов рукой (Ай-я ощутила звенящую пустоту в голове и легкость во всем теле).
— Ты готова? — спросил Вурдик.
— Да.
—
— Кого?
— Ребенка. Ты ведь знала, что так и будет. Ты боялась его.
Ай-я кивнула.
— А теперь?
— Не знаю.
Ай-я оглядела поляну: где же он — маленький, красный, орущий, наверняка уже описавшийся, наверняка замерзший («Как? как я могла спать?»), где?
Вокруг лишь разбросанные по поляне валуны, слегка примятая ливнем трава.
Молчание.
Тишина.
— Увы! — смешно развел руками Вурдик.
Но Ай-е было не до смеха.
— Мой, — устало пробормотала женщина. «Мой», — казалось, шелестела листва.
— Я хочу плакать, — вдруг сказала Ай-я.
— Плачь, — сказал Вурдик.
— Я не могу.
— Да.
Как-то незаметно он вытащил из-за пазухи соломенную шляпу и нахлобучил себе на макушку.
— А то удар будет, — пояснил он.
— Удар? — равнодушно спросила Ай-я.
— Солнечный. — Вурдик грустно кивнул.
— Где же тут удар-то схватить? Тень одна.
— А вот возьмет и будет, — упрямо сказал Вурдик. — А тебя Ай-я зовут, я знаю, — добавил он.
— Что ж тут не знать?
— Ну, я пошел. Пора мне. А за Гвирнуса не беспокойся. На корень он наступил. На гиблый. Подсунули ему. Ну да ничего: корень не ведмедь.
— Эй, погоди, не уходи, — слабо крикнула Ай-я.
Но Вурдик уже исчез, растворился в воздухе. «Вурдик, Вурдик», — несколько раз, как заклинание, повторила Ай-я, где-то в глубине души понимая, что в этом мире людей в самую трудную минуту жизни у нее появился друг.
Не у человека — у вурди.
Отныне она, он (не Ай-я, женщина, жена — он, вурди) был не один.
— Вурденыш… Мой…
Лес вздрогнул — меж деревьев метался дикий, не человеческий, не звериный вой.
Так плакал вурди.
Книга вторая
ЕДИНСТВЕННЫЙ
Часть первая
ВОЛЧИЦА
ГЛАВА ПЕРВАЯ
— Ишь как завывают… Тсс! Вроде как тише стало. А все будто стонут… Ох и много их… Вот. Опять. Громче. Вроде как рядом совсем. Аж сердце заходится. Слышите? Нет, ничего-то вы, сплюшки-соплюшки, не слышите. Да и не надо вам ничего слышать. Спите. Вот так — укройтесь с головой и спите. Баю-бай. Мало ли кто там бродит? А может, это и не волки вовсе, а вьюжка-подружка вокруг дома вьется, ветрам не дается, все-то ей неймется, зато нам с вами у-у-у как спать хо-очется!
Ай-я зевнула.
Давно уж не было такой вьюжной зимы.
Вьюжной. Снежной. То не по-зимнему теплой, с бурными оттепелями. То наоборот — озверевшей от холода. Кусачей, и не то чтобы кусачей (очень даже приятно, когда легкий морозец хватает тебя за щеки), а вцепляющейся мертвой хваткой — в губы, щеки, лицо, руки, ноги, плечи, живот, — тут уж и кроличьи шубки не подмога — лучше сиди дома, не высовывайся: прихлебывай себе горячий отвар из собранных летом трав, поглядывай в окошко, присматривай за пышущей жаром печкой, жди с лесного обхода Гвирнуса да рассказывай детям сказки. «Лет этак двадцать, и буду я один к одному Гергамора — нос крючком, лицо сморчком, — улыбнулась про себя Ай-я. — Вот только про зубы не знаю — сколько лет прошло, а все как у молодухи. Видать, доля такая у вурди — зубастая — никуда от нее не денешься. А впрочем… Ведь Гвирнус-то жив. Не тронула я его. Сберегла. Да и как же иначе. Сама мужа себе выбрала. Сама выбрала — сама и терпи». — Ай-я снова улыбнулась, подперла голову рукой.
— Тсс… Спите. Мало ли кто там бродит…