Введение в эстетику

В современной немецкой эстетике в течение последних лет наблюдается в высшей степени замечательное развитие, до сих пор еще слишком мало известное во Франции. Именно к ней мы еще раз обратимся за подтверждением выводов, сделанных нами относительно идеи эстетической ценности.

Некоторые авторы, без сомнения, упорно продолжают еще признавать эстетику лишь в качестве чисто теоретической спекуляции. Но происходит это оттого, что они составляют себе узкое или неточное понятие о том, чем должна быть «норма».

Один представляет ее себе чем-то вроде практичного приема, сулящего дать нам панацею в достижении прекрасного; это видим мы до некоторой степени в «Поэтике» Аристотеля, где он указывает в шестнадцати параграфах единственную формулу хорошей трагедии[101].

Другой устанавливает, что не столько правила диктуют художнику или любителю искусства их суждения вкуса, сколько, наоборот, творческое и свободное воображение или личное эстетическое наслаждение художника и ценителя диктуют правила, и иначе и не должно быть, во избежание схоластики, академизма, искусственного и бесплодного педантизма. Но что же это за нормы, которым не подчиняются, которым не должны подчиняться?[102]

Некоторые признают еще, что между эстетическими нормами еще возможны, помимо различий исторического и географического свойства, различия видового порядка; эти более основные различия, делая эстетические нормы несоизмеримыми между собой, сделали бы иллюзорной всякую так называемую шкалу ценностей[103].

Но все эти критические замечания имеют силу лишь против одной-единственной концепции эстетических норм, которая наиболее узка и наименее жизненна: против концепции абсолютного догматизма. Существуют, однако, полагаем мы, и другие виды догматизма; во всяком случае, догматизм может быть также относительным, и тогда сразу исчезают все неприемлемые стеснения – школьные предписания, абсолютные правила, внешнее принуждение, связывающее свободу художника, строгое единство и непрерывность, предполагаемые во всех человеческих ценностях.

Если исключить подобные случаи крайнего отрицания, то различные концепции, предложенные современными немецкими учеными по вопросу об отношениях, существующих между теорией и нормой, можно разделить на три категории.

К первой категории относятся теоретики, понимающие эту связь как естественную и аналитическую, т. е. они хотели бы свести нормативный закон просто к закону теоретическому и к историческому факту, т. е. свести эстетику к психологии. Сюда относится большинство сторонников «экспериментальной эстетики», или «эстетики снизу», начиная с Фехнера и кончая Кюльпе, или также Конрад Ланге и Липпс. «Эстетику, – говорит Липпс, – можно определить, как дисциплину прикладной психологии»[104].

Но теоретики этого типа лишь потому так легко сводят суждение к описанию, что они implicite ввели уже в описание элемент оценки; не удивительно после этого, что они находят в нем то, что сами в него вложили. Так, предметам экспериментального метода служит статистика фактов, но факты эти явно представляют собою индивидуальные суждения, следовательно, эта статистика создает шкалу ценностей. С другой стороны, приложение теоретической истины не совпадает – как Липпс, кажется, это предполагает – с понятием идеала: прикладная наука и наука нормативная суть две степени или две формы науки, и весьма важно не отождествлять их; одна дополняет другую системой более широких относительных истин; отношение между ними не аналитическое, а синтетическое.

Существует, однако, два способа понимания постепенного перехода от меньшего к большему, синтетического приобретения новых свойств: синтез этот принимается то как естественный, то как искусственный.

Уже Кант глубоко различал между чувством удовлетворения, связанным с известным интересом или просто чувством приятного, которое ан-эстетично, и «бескорыстным наслаждением» (по антиномии!), которое не предполагает ни реального существования предмета, ни даже желания создать его; оно предполагает созерцание формы лишь в фантазии, помимо всякой мысли о ее реальности. Но предметом науки служит интерес, предметом практики – действие, а предметом критики – созерцание. Отсюда «нет науки о прекрасном; существует лишь критика прекрасного»[105].

Некоторые современники вновь предлагают весьма аналогичные концепции. Один различает – почти в тех же терминах, что и Кант, – между психологической, или научной, эстетикой и эстетикой критической; лишь критическая эстетика в состоянии устанавливать обязанности, «quasi-долг», нормы. Однако трудно связать эту «критическую науку о ценностях», относящуюся к порядку «трансцендентальному», с простым изучением фактов; связь их между собою, как искусственная и индивидуально произвольная, всегда останется сомнительной[106]. Эстетические ценности – выражение «чисто интенсивной» внутренней жизни и как бы «сверхиндивидуальной», или социальной, что вдвойне ставит эстетическую ценность выше других ценностей, ценностей «экстенсивных» и «индивидуальных»[107].