Введение в феноменологию Эдмунда Гуссерля

И в последней книги Гуссерля, часть которой он сам опубликовал, — в Кризисе — рассуждение достаточно долго движется так, словно бы в случае феноменологии речь идет о психологии. И лишь почти в самом конце обнаруживается, что нужно провести радикальную трансцендентально-феноменологическую редукцию, чтобы, покидая тем самым область психологии, достичь проблемного поля чистой, трансцендентальной феноменологии. Создается впечатление, что феноменологическая психология является не только облегченным доступом, но и, так сказать, естественной предварительной ступенью феноменологии, сколь бы ни отличалась последняя по своему трансцендентальному, «абсолютному» основанию от любой психологии.

Как ни параллельны были в начале двадцатых годов пути Гуссерля и Эдит Штайн в указанном пункте, тем не менее, начиная с середины двадцатых годов, Эдит Штайн все в большей мере отдалялась от Гуссерля. Ибо, с одной стороны, она с течением времени вся более дистанцировалась от гуссерлевского трансцендентального идеализма, с другой же стороны, она — в связи со своим переходом в католичество — столкнулась с огромными метафизическими проблемами, которые дала ей философия Фомы Аквинского и Аристотеля. Сперва это обнаружилось в ее небольшом сочинении «Феноменология Гуссерля и философия св. Фомы Аквинского» и приобрело свою законченную и отчетливую форму в книге Конечное и вечное бытие, которая была опубликована только после ее смерти, но написана уже в 1933-1936 гг.

Из геттингенцев можно, наконец, назвать еще Франца Кауфмана и Ганса Липпса, который стал профессором в Геттингене и погиб во время второй мировой войны в России. Таков был в общих чертах состав «Геттингенского кружка», близость к которому я сам чувствую, хотя мои сочинения начали выходить в свет лишь тогда, когда время Геттингенской фазы феноменологии уже миновало. Кроме упомянутых лиц в Гетгингенский кружок входили еще многие одаренные молодые люди, которые погибли на фронтах первой мировой войны.

Теперь я хотел бы перейти к обсуждению отдельных феноменологических проблем.

Когда я говорил, что феноменология Гуссерля, а именно начиная с Логических исследований, была реакцией на ту философскую атмосферу, которая господствовала в Германии во времена его юности, т.е. в 90-е годы, — то это, разумеется, некоторое упрощение. Это упрощение, так как то, что Гуссерль выразил и реализовал в течение нескольких десятилетий работы, далеко выходит за пределы того, что может рассматриваться лишь в качестве реакции на существующую философию. Гуссерль был самостоятельным мыслителем. И руководствовался он своими собственными «прозрениями» (как он не раз выражался), своими интуициями; неудовлетворенность существующей философией была для него лишь внешним импульсом для самостоятельного мышления. И все же для нас целесообразно осознать те точки зрения и направления, против которых была направлена его работа. Ибо понимая эти противоположные позиции, мы легче поймем его собственные устремления. В этой атмосфере было два фактора, которые для Гуссерля — да и не только для него — были, пожалуй, самыми важными. При этом, конечно, не следует забывать, что он был математиком. Первый фактор, который я хотел бы упомянуть, — это ситуация, сложившаяся в Германии после смерти Гегеля: возникновение эмпирической экспериментальной психологии, а также дескриптивной психологии и всего того, что связано с психологией — развивающийся на этой почве психологизм. Второй фактор — это та манера, в какой работали философы, которые не хотели отказываться от философии <в традиционном смысле>. Ибо психологи в некотором смысле отрицали философию, в лучшем случае они хотели бы создать вместо нее суррогат: психологию, но которая была бы основной наукой философии, но не философией в традиционном смысле. Но наряду с этими психологами были также и философы в традиционном смысле.