Введение в историю

В борьбе с пустотой, которую человек знает как смерть и зло, человек старается гарантировать творчество, чтобы оно приобрело регулярность природного, материального явления, совершалось размеренно, словно восход и заход, но не приносило ущерба, в отличие от слишком яркого или палящего света. Творчество же нерегулярно и неуправляемо. В результате там, где раньше с восхищением говорили «вдохновенно», теперь со скепсисом говорят «харизматично». Как биологическое существо человек пытается ввести творчество в привычные, биологические рамки. Ты поэт? А почему ты поэт? Ты какой поэтической традиции следуешь? Вот на полке книги по истории поэзии – как ты вписываешься в эту историю, кто тебя родил как поэта?

В биологическом мире единственный способ дать определение чему-либо – через рождение. Обезьяна это то, что рождено обезьяной. Собака от собаки, царь от царя, левит от левита, учёный от учёного. Не физически, конечно, но профессор тот, кому другие профессора дали это звание. Кто рождает художника: учитель-художник, критик, зритель или покупатель? Возможны варианты, главное же – кто-то «рожает», кто-то подтверждает, передаёт, верифицирует. «Ученик не может быть выше учителя», и уж подавно не может быть без учителя. Такое уподобление творчества рождению исключает самое опасное в творчестве, которое вообще-то постоянно отрицает предыдущее, взрывает с трудом наведённый или придуманный порядок. Вот откуда чередование в творчестве взрывов, огненных протуберанцев – и остываний. Причём, это не только внешний по отношению к творящему процесс, не только «общество», «обыватели» гасят творчество.

Самому творцу трудно вынести творчество, трудно постоянно быть творцом, трудно бегать по волнам. Вновь и вновь волны цементируются, чтобы по ним можно было и увереннее бегать, и ходить, да и просто посидеть в кресле.

Уподобление творчества биологическому процессу работает почти всегда успешно. Но – почти. На самом деле, оно игнорирует эволюцию в биологии, где рождение никогда не бывает простым копированием, где всегда есть мутации, непредсказуемость – отнюдь не творческий сам по себе процесс, но уж точно имеющий к «собака от собаки» такое же отношение какое реальная круглая земля имеет к плоской земле, благополучно существующей и по сей день в повседневном мировосприятии любого человека. Даже астроном, отлично сознающий, что земля не плоская, в быту пренебрегает этим знанием: оно не нужно, чтобы дойти из дома до магазина.

Так же человек пренебрегает знанием того, что культура эволюционна не потому, что есть преемственность и дисциплина, регулирование культуры, а потому что – и прежде всего – потому что есть взрывы и озарения. Автомобили движутся по дороге не потому, что есть правила дорожного движения, даже не потому, что водители крутят руль, а потому что в моторах происходят взрывы, и даже электрический мотор всё равно эксплуатирует не статику природы, а тот «шевелящийся хаос», который пытались игнорировать, как пытались игнорировать шарообразность земли.

В реальной жизни движение периодически прекращается, потому что регулирование культуры превращается в омертвление культуры. В убийство творчества. Убийство, вполне подобное физическому убийству. Убийство как нечто, отнюдь не идентичное смерти, даже противоположное смерти. Убийство лишь использует смерть, но убийство – человеческая бесчеловечность, тогда как смерть – просто природный процесс, который человек вычленил из природы и обозначил как нечто осмысленное и важное.

Человек проводит и принципиальные – как ему кажется – отличия между разными видами убийства – смертной казнью, убийством на фронте, убийством как преступлением – но человек вновь и вновь сталкивается с тем, что эти различия не помогают бороться со опасностью хаоса, беспорядка, бесчеловечности, а сами становятся её источником. Так и в культуре: человек создаёт механизмы, подобные убийству, когда одному говорят «ты не поэт, ты иждивенец и лодырь», а другому говорят «ты поэт», «ты пророк», «ты учёный».

Не говорить нельзя, такое говорение это очень творческая находка, это способ быть едиными, но и рисков у такого говорения столько, что оно вновь и вновь оказывается катастрофой, омертвляет человечество, гасит творчество и ведёт в пропасть занудства, механичности, лжи – лжи как вчерашней правды, самой страшной разновидности лжи, как самая страшная смерть – это вчерашняя жизнь, которая сегодня с утра осталась вчерашней, не внесла ничего нового.