Введение в изучение св. Григория Паламы

Выше (в примечаниях к гл. V ч. II) нам пришлось уже указать, что настоящей книгой о. Иоанн завершил дело своих ближайших предшественников и учителей — В. Н. Лосского и о. Георгия Флоровского — по опровержению «софиологии» С. Н. Булгакова. Паламитское богословие свидетельствует не только не в пользу, а и прямо против «софиологии». Но откуда взялись ссылки на св. Григория Паламу у «софиологов»? В случае Булгакова ответ прост — от П. А. Флоренского, который составил собственную «софиологию» еще раньше и очаровал ею Булгакова. А у Флоренского — откуда? Если мы возьмем ту книгу, которая знаменует первый этап эволюции богословской мысли Флоренского, то обнаружим там византийский исихазм как раз на том месте, где его следовало ожидать, — в мелком примечании по совершенно другому поводу( [333]). Это аккуратная ссылка с полной библиографией вопроса и почти без всякого к нему интереса. Пространная глава о божественном свете, к которой относится данное примечание, легко обходится без использования всей этой литературы, хотя бы и известной автору. Как и повсюду в книге, автор предпочитает не отвлекать внимания от своих оккультных авторитетов. После написания «Столпа» пройдет совсем немного времени, и Флоренский начнет смотреть на исихазм совсем иначе. Произойдет событие, которое откроет ему «паламизм» с существенно иной стороны. Не оставляя своего увлечения оккультизмом, он сделается теперь еще и богословом–исихастом… Из этой смеси, кипевшей в их учителе, почерпнут вдохновение два главных ученика и продолжателя — каждый в своем направлении — идей Флоренского: С. Н. Булгаков и А. Ф. Лосев. Событием же, о котором было упомянуто, станут афонские споры о Имени Божием.

В другом месте (ч. I, гл. V, прим. iii) мы кратко изложили суть догматической полемики и указали основную историографию спора. Дополним это лишь двумя замечаниями.

Первое касается непосредственно происхождения той «моды на Паламу», которая со времен русских «религиозных философов» стала усваиваться разными богословами и, в конечном итоге, получила значение краеугольного камня современного «неоправославного» богословия. Поиски истоков этой моды вне всякого сомнения приводят к Флоренскому, а сам Флоренский хватается за Паламу в краткий период сотрудничества с иеросхим. Антонием Булатовичем.( [334])

Второе касается русского монашества на Афоне. Именно в этой среде, заведомо наиболее подготовленной к пониманию богословия св. Григория Паламы, возникла, наконец, практическая потребность его более полного усвоения, и именно в этой среде были созданы — в рамках богословско–полемической литературы — первые проблемные (а не чисто описательные) и, как представляется автору этих строк, догматически безупречные патрологические исследования на эту тему. Таковы были труды иеросхимонаха Антония Булатовича (1870–1919)( [335]). Следует особенно подчеркнуть, что в этих трудах учение св. Григория было развернуто к читателю именно той его стороной, которая хуже всего умещалась в тогдашние учебники православной догматики. Как уже было показано, о. Антоний был вынужден отвечать на типичные возражения антипаламитов, но только не древних и византийских, а современных и русских (а также греческих). Новый антипаламизм не представлял собой какого–то единого учения (что, кстати, тоже роднило его с византийским), и это лучше всего доказывает, что он не мог быть почерпнут из учебников. Тем не менее, учебники догматики были виноваты постольку, поскольку не содержали важнейших частей православного богословского Предания и, когда потребовалась их помощь, вкупе неключими быша( [336]). (Теперь уже написаны достаточно содержательные учебники православной догматики — это, прежде всего, книги св. Юстина Поповича и о. Думитру Станилоаэ; жаль только, что ни одной такой книги не появилось на русском).

Подведем некоторый итог. В Афонском споре сформировался тот интерес к наследию св. Григория Паламы, который будет характерен для всего XX в. С одной стороны, спор вызвал объединение двух прежде независимых линий изучения наследия византийских исихастов — изучения практического (которое не прекращалось в монашестве) и изучения научного (главным образом, исторического и филологического). С другой стороны, впервые пробудился жизненный, а не только ученый, интерес к догматико–полемической стороне этого учения. Такой интерес возник, прежде всего, в среде монашествующих, а также в среде богословов, так или иначе связанных с традицией «русской религиозной философии» и Вл. Соловьева. Нужно заметить, что к последней категории принадлежали и те, чей приход в Православие был путем отрицания наследия Соловьева в корне (самое яркое в ряду таких имен — о. Георгия Флоровского). Академическое же богословие всего периода до второй мировой войны так и не успело вобрать в себя исихастские темы.

Ближайшие предшественники о. Иоанна Мейендорфа