Введение в литургическое богословие

5. Но для понимания литургической традиции, литургического благочестия раннего, доконстантиновского христианства важно уяснить себе не только соотношение их с иудейской первоосновой. Не менее важно указать на отношение Церкви к тому литургическому благочестию, которое было характерно в эпоху распространения христианства в греко-римском мире и которое можно определить как мистериальное. Вопрос об отношении христианского культа к языческим мистериям и связанной с ними мистериальной религиозности прошел, как известно, через много стадий, но окончательно разрешенным вряд ли можно признать его даже и сейчас[137]; более того, нам думается, что по-настоящему только теперь он и обрисовывается в своем подлинном значении. Напомним вкратце, что история вопроса началась с тезиса, выдвинутого представителями так называемой сравнительной школы истории религии – Р. Рейценштейном[138], В. Буссе[139], С. Рейнахом[140], А. Луази[141]. Согласно этому тезису, христианство очень рано, еще в апостольскую эпоху, переродилось в мистериальную религию под влиянием мистериальных культов, широко распространенных в эллинистическом мире. Каково бы ни было его иудейское, палестинское начало, в греко-римском мире христианство распространялось и его завоевало как «мистерия»; оно было, по определению Луази, «всего лишь частным случаем некоего общего движения»[142]. Тезис этот, как мы уже указывали выше, оказался развенчанным. Сокрушительные удары нанесли ему более научное изучение иудейских корней христианского культа, а также углубленная экзегеза новозаветного, особенно павловского, употребления термина «мистерион»[143]. На смену «тезису» пришел «антитезис», то есть отрицание генетической связи между христианским культом и языческими мистериями, но при этом проблема их взаимоотношения не нашла своего удовлетворительного решения. Противники мистериальной теории, например Лагранж, выступившие против явно антихристианского «заострения» идей Луази и других, хорошо показали поверхностность и поспешность обобщений этой теории[144]. Но, не будучи сами ни литургистами, ни историками культа, они все внимание обратили на ее слабое место, а именно на утверждение генетической связи между христианством и «мистериями», и это утверждение успешно опровергли. Между тем, остался открытым и неразрешенным вопрос о природе самого христианского культа, вопрос о том, не был ли он – даже и без влияний извне, а по собственному существу – все-таки мистерией. Именно с таким утверждением, как синтезом, примиряющим и снимающим конфликт между указанными тезисом и антитезисом, выступил знаменитый бенедиктинский литургист Одо Казель, глава литургического движения в Лаахском аббатстве святой Марии. С его «Mysterienlehre» началась своеобразная реабилитация связи между христианством и мистериями, признание ее уже не как уступки антихристианским и тенденциозным упрощениям à la Loisy, но как нормы, соприродной христианскому культу[145]. В литературе, порожденной современным литургическим движением, нет термина более популярного, чем «mysterion», с него начинают и им завершают объяснение христианского богослужения, именно он выдвигается как наиболее адекватный термин для определения его сущности. Ибо, по казелевской теории, мистерион – это необходимая органическая форма культа вообще, а потому и христианского культа; этот последний, хотя генетически и независимый от мистерий языческих, был, во-первых, мистерией по своей форме и сущности, а во-вторых, естественно завершал и «исполнял» те верования, чаяния и духовность, которые находили свое выражение в мистериях эллинистических[146].

Не отрицая ни огромных заслуг Одо Казеля в деле обновления литургической проблематики, ни глубины и правильности многих его взглядов, мы все же считаем его основное утверждение о мистериальной природе и характере христианского культа ошибочным. Более того, мы считаем, что ранняя Церковь открыто и сознательно противопоставила себя и свой культ «мистериям» и что на борьбу с мистериальной религиозностью ушло много ее сил в первый, решительный период ее столкновения с греко-римским миром. И для историка богослужения это коренное, изначальное различие между христианской литургической традицией и мистериальной религиозностью эллинистического мира составляет, по нашему мнению, факт не менее важный, чем указанное выше антиномическое соотношение христианского культа с иудейским.