ВВЕДЕНИЕ В ЛИТУРГИЧЕСКОЕ ПРЕДАНИЕ ПРАВОСЛАВНОЙ ЦЕРКВИ

У католиков этот принцип уже богословски оформлен и оправдан. Там есть учение о сакраментальных формулах, которые сами по себе обладают такой силой, —это чистый магизм. Так вот, если мы будем молиться, если будем помнить, в чье Имя мы действуем, во Имя Кого мы действуем, если будем с любовью к Богу и со смирением призывать помощь Божию и выступать от имени Бога как люди, облеченные властью божественной, то здесь никакого магизма нет. Нет ничего неестественного в том, что пришел человек в церковь, и именно здесь, в доме Божием, сатана может быть изгнан именем Христовым, властью Божией. Поэтому очень важно, чтобы священник, когда он читает эти странные запретительные молитвы, не чувствовал себя совершенно автономным экзорцистом (есть такое понятие, это значит изгонитель бесов), чтобы он не думал: «Я теперь изгоняю бесов». Он должен помнить, что он это делает по поручению Божию, по милости Божией, по дару Христову, а не своей силой. Сам же он ничего не может. Он должен помнить, что сила Божия в немощи совершается. Как только священник забудет об этом, ему грозит прелесть. И не только ему, но всем тем, кто последует за ним. Здесь мы опять возвращаемся к изначальному вопросу о соотношении формы и содержания. Вы помните, как в Евангелии Господь говорит:

«Кто не примет Царствия Божия как дитя, тот не войдет в него»

. (Мф. 10, 15.) И вот для первых веков христианства было характерно такое детское восприятие. Первые христиане не разделяли форму и содержание. Как, скажем, ребенок не анализирует, где у него душа, а где тело. Для него человек есть единое целое. Когда он повзрослеет, когда станет свидетелем смерти, то он поймет, что есть душа и есть тело, у каждого может быть своя судьба. Поймет, что это трагедия падшести, трагедия греха в человеке. А вначале этого анализа нет. И лучше, когда его нет, когда есть цельное, нераздельное сознание. Но мы теперь уже не можем вернуться к нему, потому что анализ такого рода уже давно произведен в истории. Поэтому мы вынуждены этот анализ проследить и сделать для себя должные выводы. Тем не менее, мы должны всегда стремиться к цельности, к цельному сознанию. Должны помнить, что обряд, который есть форма, свят, он освящен, поэтому он, безусловно, причастен к содержанию. И все молитвы, все формы обрядовые, все чины богослужебные несут в себе благодатную силу.

После чина запрещения идет четвертая молитва, обращенная к Богу. Священник поворачивается лицом к алтарю и говорит:

«Сый, Владыко Господи, сотворивый человека по образу Твоему и по подобию, и давый ему власть жизни вечныя, таже... и создание Твое сие избавль от работы вражия, приими в Царство Твое пренебесное, отверзи его очи мысленныя во еже озаряти в нем просвещению Евангелия Твоего, сопрязи животу его ангела светла, избавляюща его от всякаго навета сопротиволежащаго, от сретения лукаваго, от демона полуденнаго, и от мечтаний лукавых».

Здесь имеются очень важные для нас слова: «Отверзи его очи мысленныя во еже озаряти в нем просвещению Евангелия Твоего». Эти слова могли бы быть основанием для того, чтобы запретить читать Евангелие до святого крещения. С другой стороны они отчасти разрешают это делать, потому что чин оглашения проводился в древности до крещения, поэтому эти слова как бы готовят к тому, чтобы дойти до Евангелия.

После этой молитвы священник дует на уста оглашенного, на чело его и на перси, глаголя:

«Изжени из него всякаго лукаваго и нечистаго духа, сокрытаго и гнездящагося в сердце его».

И потом распространяет эти слова, говоря: