Введение в общую культурно-историческую психологию

В рассказе о Просвещении я постарался показать, что в первые века своего существования Наука вела битву с Церковью как основной опорой Власти. Наука не пыталась стать самой властью иначе как в виде Марксизма. Это значит, что с марксизмом научное сообщество раскололось на Науку в прежнем понимании этого слова – и это сообщество заняло в обществе место основной опоры власти вместо Церкви – и Науки идеологические, которые прямо обслуживали Власть. Психология на протяжении всей советской власти была в числе наук идеологических вместе с историей. А факт истории то, что репрессии в Советском Союзе постигали, в первую очередь, как раз тех, кто пытался к власти приблизиться, то есть своих. С чужими она разобралась в самом начале своего существования. Вероятно, судьбе людей типа Ярошевского, Лихачева, Лосева будут посвящены исследования и с точки зрения психологии сообществ. Очень личностно, хотя при этом – ничего, кроме науки! Этому еще надо научиться. У меня, как видите, не всегда получается.

Словно предвидя шумиху вокруг мест, за которые будут биться сообщества, Милль, утвердив право психологии на существование, идет еще дальше за психологию, как он считает, и создает науку о нравах, которую называет наукой о характерах или этологией. И исходит он при этом из того, что «законов образования характера нельзя установить при помощи наблюдения и опыта – их надо изучать дедуктивно» (Милль, Оглавление).

А от этологии он делает шаг к обоснованию социологии: «Какова должна быть природа социальной науки», где ставит вопрос о самостоятельном методе общественных наук:

«Для более наглядного выяснения сущности этого метода, который я считаю истинным методом этой науки, я покажу сначала, чем ее метод не должен быть» (Там же, с.797).

К неверным методам в общественных науках он относит «экспериментальный или химический» и «абстрактный или геометрический», о которых говорит еще в оглавлении: «В социальной науке эксперименты невозможны – метод различия неприменим; методы сходства и сопутствующих изменений недоказательны; метод остатков также недоказателен и предполагает дедукцию». Правильным методом он называет «физический или конкретно-дедуктивный».

Я не буду вдаваться в то, что Милль понимает под двумя первыми методами современной ему науки. Про «физический» же могу сказать так: по мнению Милля, если ты хочешь иметь в общественной науке предсказуемый результат, то в силу сложности материала необходимо учитывать гораздо больше переменных, чем это делается в любой другой науке. Конечно, любые обвинения Милля в том, что он действительно хотел применить к общественным наукам методы наук естественных, в частности, физики, несостоятельны.

Он исследует самую суть физической методологии, как самой действенной из имеющихся, и ищет возможность воспользоваться ею как подсказкой для создания вполне самостоятельного метода общественного воздействия:

«Достаточно разъяснив <…> два ошибочных метода, мы без дальнейших предисловий перейдем к методу правильному, который, как и метод более сложных физических наук, состоит из дедукций, а не одной или весьма немногих первоначальных посылок: каждое следствие рассматривается (как это и есть в действительности) как совокупный результат многих причин, действующих через посредство иногда тех же самых, иногда различных психических факторов, или законов человеческой природы» (Там же, с.813).

Продолжая искать основания общественных наук, Милль после исследования политической экономии заявляет:

«Я не стану здесь заниматься решением вопроса о том, какие другие гипотетические (или отвлеченные) науки, подобные политической экономии, можно еще выделить из общего состава социальной науки <…>.Между этими отраслями есть, однако, такая наука, которой нельзя обойти молчанием, так как ее объем и значение больше всякого другого из тех отделов, на какие можно разделить социальную науку. <…> Я намекаю на то, что можно назвать «политической этологией», или учением о причинах, определяющих характер, присущий всякому народу или эпохе» (Там же, с.823).

Пожалуй, это было влияние времени. Если считать, что эти слова были уже в первом издании 1843 года, то они почти одновременно прозвучали в России, где в 1845–46 годах на первых заседаниях Русского географического общества Бэр и Надеждин призывают собирать все доступные материалы о нравах, необходимые для изучения народной психологии. А через полтора десятка лет с тем же призывом выступят в Германии Лацарус и Штейнталь, оказавшиеся предвестниками вундтовской психологии народов.

Вот как Милль определяет предмет этой науки: