Введение в общую культурно-историческую психологию

«Опосредование артефактами. Исходная посылка культурно-исторической школы состоит в том, что психические процессы человека возникают одновременно с новыми формами поведения, в котором люди изменяют материальные объекты, используют их как средство регулирования своих взаимодействий с миром и между собой.(В те времена о таких способах опосредования было принято говорить как об орудиях труда, но я предпочитаю использовать более общее, родовое понятие “артефакт” <…>.) А. Лурия в первой публикации идей культурно-исторической психологии на английском языке (1928) начинает именно с этого: “Человек отличается от животных тем, что может изготавливать и использовать орудия”.Эти орудия “не только радикально меняют условия его существования, они даже оказывают на него самого обратное действие в том смысле, что порождают изменения в нем самом и его психическом состоянии”.

Когда А. Лурия и другие писали об опосредовании “орудиями”, они имели в виду не только такие артефакты, как мотыга или дощечка. Они рассматривали язык как интегральную часть всеобщего процесса культурного опосредования, как орудие орудий, и имели определенно двустороннее представление о том, как осуществляется такое орудийное опосредование. Следствием создания и использования орудия для базовой структуры поведения является то, что “ребенок, вместо того, чтобы непосредственно применить его естественную функцию к решению конкретной задачи, помещает между функцией и задачей определенное дополнительное средство, посредством которого ребенок и справляется с решением задачи”.

Эта идея орудийного опосредования присуща не только ранним русским культурно-историческим психологам. Она также является центральной в представлениях Джона Дьюи, чьи работы были хорошо известны русским педагогам и психологам. Орудия труда и произведения искусства, писал он, являлись первоначально естественными вещами, которым придавалась иная форма с целью эффективного осуществления какого-либо типа поведения.

Говоря словами Анри Бергсона: “Если бы мы смогли избавиться от всей нашей спеси и, чтобы определить наш вид, строго следовали тому, что исторические и доисторические времена показывают нам, как устойчивы характеристики человека и интеллекта, мы бы говорили не Homo sapiens, но Homo faber.Иначе говоря, интеллект, если рассматривать его в исходных чертах, – это способность изготавливать искусственные объекты, в особенности орудия изготовления орудий, и неограниченно варьировать способы их изготовления”» (Коул, с.131–132).

Для того, чтобы показать, насколько взгляды Кавелина до сих пор современны, я приведу еще одну выдержку из Коула, который опирается на мысли Дьюи:

«Человек не только изготавливает и использует орудия, – пишет Коул, – но и организует воссоздание уже созданных прежде орудий в каждом новом поколении. Стать культурным существом и организовать такие условия, чтобы другие становились культурными существами, – это тесно связанные аспекты единого процесса, называемого становлением культуры. Вследствие этой формы деятельности “…мы живем от рождения до смерти в мире людей и вещей, который в большой мере таков, каков он есть, благодаря тому, что было порождено и передано нам предшествовавшей человеческой деятельностью. Когда этот факт игнорируют, опыт трактуют как нечто, происходящее внутри тела или души отдельного человека. Нет необходимости говорить, что опыт не возникает в вакууме, вне индивида существуют источники, порождающие развитие опыта” (Дьюи).

Культура с этой точки зрения может быть понята как целостная совокупность артефактов, накопленных социальной группой в ходе ее исторического развития. В своей совокупности накопленные группой артефакты – культура – могут рассматриваться как специфичное для вида средство человеческого различия. Это “история в настоящем”.Способность развиваться в этой среде и обеспечивать ее воспроизводство в последующих поколениях составляет отличительную черту нашего вида» (Там же, с.132–133).

А теперь я бы хотел все это сопоставить со словами Кавелина:

«Внешние впечатления и физические ощущения составляют границу между психическим и внешним миром, а вместе с тем и отделяют ясно обозначенным рубежом психологию от всех прочих отраслей знания. Служа единственными представителями внешнего мира, по которым люди составляют себе о нем представления и понятия, впечатления и ощущения обозначают и предел, за которым начинается индивидуальная психическая жизнь. Поэтому они для нас, в одно и то же время, и внешняя объективная действительность, и необходимая составная часть психического мира» (Кавелин, 1872, с.14).