Введение в общую теорию языковых моделей

Во-первых, автор книги не дал определения грамматики, а грамматическую категорию определил при помощи приема idem per idem. Правда, однажды автор книги наметил специфику грамматики в том, что она оперирует не только с означающим, но и с означаемым. Но автор книги жестоко ошибается, если он думает, что фонема есть нечто означающее, а фонология есть наука об означающем. Фонема совершенно ничего не означает. Фонема есть нечто совершенно самостоятельное, и если она что-нибудь обозначает, то только самое же себя, т.е. обозначает данный звук. Следовательно, грамматику трудно сопоставлять в данном отношении с фонологией. Если стать на путь полной формализации, то и в грамматике не должно быть никаких рассуждений относительно обозначаемого. Кроме того, если не вскрыть понятие значения слова в языке, то нечего здесь и говорить о соотношении обозначающего и обозначаемого.

Во-вторых, в рассуждениях о грамматических моделях автор книги продолжает игнорировать теорию отражения и продолжает рассматривать модель так, как будто бы она не была отражением какого-нибудь оригинала или какой-нибудь действительности, а рассматривалась сама по себе, как ни от чего не зависящая структура. Три момента понятия модели, о которых автор книги говорил раньше (исходный элемент, кортеж элементов и разбиение на подмножества) тоже забываются автором, когда он переходит к грамматическим моделям; и о них кое-где можно только смутно догадываться.

В-третьих, станем, однако, на позицию максимально благоприятную для автора. А именно, допустим, что он дал определение грамматики и грамматической категории; и допустим, что теория моделей проводится им методически, математически и совершенно ясно. Все же и при таком подходе к тексту книги невозможно определить, где тут кончается математика и начинается грамматика и каков метод излагаемой здесь математической лингвистики. Если остановиться на алгебраических знаках и формулах, это не будет иметь никакого отношения к лингвистике. Если же это применять к лингвистике в таком готовом и формальном виде, то приходится базироваться на понятиях традиционной лингвистики, которые часто весьма сложны, запутанны и представляют собою плохо систематизированное нагромождение крупных и специальных исследований. Нужно взять на веру какую-нибудь категорию традиционной лингвистики, несмотря на ее сложность и запутанность, и прямо отождествлять ее с какой-нибудь отвлеченной алгебраической формулой. Это возможно только в порядке petitio principii: какой-нибудь тезис традиционной грамматики, подлежащий математическому освоению, сам привлекается в догматическом и некритическом виде для лингвистического освоения каких-то трудных формул алгебры.

В-четвертых, очень интересный термин «грамматема» определяется морфологически, в то время как морфология есть только часть грамматики, да и то не очень ясно размежеванная другими ее частями. Морфологическая же категория трактуется как разновидность т.н. связанной категории, причем эту связанность, за отсутствием всяких разъяснений, можно понимать только семантически. А тем самым рушится и вся формализация грамматики.

Наконец, в-пятых, можно поставить вопрос и о том, целесообразен ли самый термин «математическая лингвистика» и существует ли вообще такая наука. А.А. Реформатский в своей статье: «Может ли быть математическая лингвистика?» (Вестн. МГУ, сер. VII филология, журналистика, 1960, № 5, стр. 57 – 66), признавая и за лингвистикой и за математикой свой собственный предмет изучения и нисколько не отрицая применения математических методов в лингвистике, протестует против признания особой науки под названием «математическая лингвистика». Ведь математические методы и, в частности, статистика применяются, вообще говоря, во всех науках, но никто не говорит ни о математической биологии, ни о математической психологии. Отдельные понятия и суждения в лингвистике, конечно, могут обозначаться разными условными знаками на манер алгебры, но самая связь этих понятий и самая связь этих суждений диктуется в лингвистике не чем иным, как предметом самой же лингвистики, ее собственными лингвистическими материалами, не имеющими никакого отношения к алгебре. Также и обозначения шахматных ходов при помощи букв и цифр дает возможность более кратко рисовать картину шахматной игры, но сами по себе они опять-таки не имеют к этой последней никакого отношения. Более глубокий смысл заключен в обозначениях, имеющих место в т.н. математической логике. Но математическая логика является скорее самой же математикой, изложенной при помощи особого метода, но не логикой, предмет которой совсем иной, чем предмет математики. В результате А.А. Реформатский делает заключение (стр. 64):

«Что же можно думать о „математической лингвистике“ в свете всего сказанного? Только то, что ее нет, не было и не может быть».