Вверяю сердце бурям

Неясно, убедили ли доводы Мирзы старца, но он пошамкал беззвучно и произнес одобрительно:

— Бабаракалла! Похвально! Принадлежащее халифу да принадлежит ему!

Он тут же вознес хвалу доктору, когда-то вернувшему ему зрение, и принялся расспрашивать: где доктор? Жив ли? Здравствует ли? Лечит ли? Возвращает ли людям свет?

Вряд ли «зловещий старик» — так его прозвала Наргис — поверил объяснениям молодой женщины. Скорее наоборот, но воспоминание о «чуде», совершенном с его глазами доктором, дало толчок его мыслям совсем в ином направлении. А затем, по-видимому, Мирза познакомил старца со своими планами, и муфтий благословил весьма важно и благодушно намерение Наргис явиться пред светлые очи эмира для получения законного развода.

Наргис понимала, что муфтий опасен для нее и для ее замыслов, что именно здесь, в этой комнате, украшенной резьбой по алебастру, заваривались самые хитроумные заговоры, предательство, измена, шпионаж, целью которых было подчинение советских рабочих и крестьян вновь власти эмира. Это отсюда тянулись нити диверсий — железнодорожные катастрофы, взрывы мостов, — спекуляция на базарах хлебом и мясом, саботаж на промышленных предприятиях, убийство колхозников за отказ подчиниться запрету сеять хлопок, убийство учительниц на глазах школьников, зверские убийства сбросивших паранджу...

Неужели этот жалкий старичок — главный в Бухарском центре? Не может быть.

Невольно она посмотрела на Мирзу, скромно потупившего свои крысиные глаза.

И вдруг мелькнула мысль:

«А не братец ли здесь главный...»

И тошнота подкатила к горлу.

«Неужели, чтобы пресечь всякие заговоры, предательство, провокации достаточно...»

И она снова посмотрела на Мирзу. А он, более бледный, чем обычно, с надвинутой на лоб белой чалмой, из-под красных век, осторожно поглядывал на светившееся красками молодости, возбужденное лицо сестры. И тут же прятал глаза, не выдержав жесткого, испытующего взгляда молодой женщины.

Да, да, какой момент, какая возможность одним ударом пресечь зло, нанести удар по Бухарскому центру и помочь Красной Армии. Никакой пощады врагам, никакой пощады изобличенному тирану!

Да, тирану! Это будет возмездие, а здесь — два презренных червяка... Даже местью не назовешь, если...

Но послушайте, что говорит, шамкая и распуская слюни, этот старикашка. О, он, оказывается, несмотря на свою дряхлость, полон фантастических замыслов:

— Прекрасная Наргис, вы не только красивы, вы умны... И ваша миссия велика. А когда... когда вы получите трижды таляк и освободитесь от уз брака, вы скажете за занавеской «да» достойному нашему мюриду Мирзе? Он, хоть и из черной кости, но достойный помощник и продолжатель нашего дела. И вы станете женой великого назира, мудрого и могущественного, нашего помощника.

Плохо понимающая невнятное бормотание старца, Наргис не могла удержаться от вопроса, хотя ей надлежало в присутствии столь высокочтимых собеседников лишь молчать и слушать, а она...

— Но если я получу развод у халифа, как же я буду женой визиря и первого советника... халифа... Кто же халиф?..

Муфтий испуганно взглянул на нее.

— Дочь моя, любезная красавица, халифом мусульман надлежит быть достойному и светлому уму. А когда ум меркнет и халиф впадает в неприличную слабость, жизненный путь его закончен, тогда надлежит достойному избраннику... э... занять место... освободившееся... Но мы недоумеваем... — обратился он к Мирзе... — Разве восхитительная гурия не едет в Кала-и-Фату? И эта нежная ручка... — он вдруг встрепенулся и погладил руку Наргис, что заставило ее с отвращением отстраниться.

В отвратительном настроении Наргис вернулась к себе в худжру. В ее комнатке все было перевернуто, перерыто. «Что там искали? Пусть! С тем, что искали, — с оружием, — она не расставалась. А обыскать ее Мирза, видимо, не решился. Впрочем, успокаивала себя Наргис, все идет пока в соответствии с заданием, данным в отделе разведки Георгием Ивановичем.

IV

Носом звезды сшибает.

Глазами луне подмигивает,

Лев ступает по земле гордеца

Мягко, словно врач

ощупывает больного.

             Али Мутаньби

Он затаил месть в сердце.

               Алишер Навои

Поэт Али не скрывал своих намерений. Едва переступив порог парадной мехмонханы, он подошел к возвышению. Склонившись в глубоком, почтительном поклоне перед Наргис, он сказал:

— Да будет с вами мир, госпожа моего сердца! Добро пожаловать в наши находящиеся под солнцем правоверия края.

Одетый в полуевропейское одеяние с элегантным небольшим тюрбаном на черных длинных волосах, с изящнейшими усиками, без столь непременной для узбека того времени бороды, поэт и летописец Али походил на молодого индусского раджу. И держался он так, что казался белым лочином-соколом среди мрачных неуклюжих чалмоносцев, ввалившихся гурьбой в залу — мехмонхану, где хозяин поместья Мирза, бледный и хилый, совершенно потерялся.