Вверх дном

Таков был уважаемый секретарь Пушечного клуба! И вот почему его друзья, возлагая на Мастона решение какого-нибудь вопроса, требующего математических познаний, вполне доверялись ему. Ему, а не кому иному, было поручено членами Пушечного клуба решить задачу о полете пушечного ядра на Луну! Ему же, а не кому другому, суждено было пленить сердце Еванжелины Скорбит.

Впрочем, в данном случае, то-есть в решении приобрести область Северного полюса, роль Мастона, как математика, была очень ограничена. С такими ли вычислениями приходилось иметь ему дело! Предстоящая задача, очень сложная и трудная для всякого другого, для него была чистым пустяком.

— Да, Мастону можно довериться! Никогда еще во всю свою жизнь, начиная с детского возраста, когда его юная голова работала над решением какой-нибудь несложной математической задачи, не сделал он ни единой ошибки даже на миллионную долю микрона[9]. И если бы когда-либо в жизни с ним случилась подобная беда, он не колеблясь пустил бы пулю в свой гуттаперчевый череп.

Нам важно было остановить внимание читателей именно на этой особенности Мастона. Прежде чем продолжать рассказ, необходимо вернуться к событиям, которые произошли несколько недель назад.

Почти за месяц до опубликования известного читателям объявления о продаже Северного полюса, обошедшего Старый и Новый свет, Мастон получил поручение сделать все нужные для этого проекта вычисления.

Секретарь Пушечного клуба уже много лет жил в доме №179 на Франклин-Стрите, в одной из самых тихих, спокойных улиц Балтиморы, вдали от шумных деловых кварталов города, к нему не достигал ни шум, ни говор толпы.

Не имея никаких средств, кроме небольшой пенсии артиллерийского офицера в отставке и жалованья секретаря Пушечного клуба, Мастон занимал в сущности очень скромное жилище, известное под названием Баллистик-коттеджа. Он жил один, с слугой, которого он иначе не звал, как Пли-Пли — прозвище, достойное старого артиллериста. В сущности, это был не лакей, а скорее тоже старый служака-бомбардир, ухаживавший за своим барином, как ухаживал он когда-то за своей пушкой.

Мастон причислял себя, и не без основания, к закоренелым холостякам, давно усвоившим убеждение, что если на свете и можно еще существовать, то исключительно человеку, не связавшему себя брачными узами. Он отлично знал, что в домашнем быту слабая половина очень часто оказывается куда сильнее своего супруга, и поэтому не доверял женщинам.

Если он жил так одиноко в своем Баллистик-коттедже, то по доброй воле. Ему стоило только выразить малейшее желание, и одиночество его мгновенно сменилось бы на жизнь вдвоем, а его скудные средства — на миллионное состояние. Он не мог сомневаться в том, что миссис Скорбит сочла бы за счастье… Но в том-то и дело, что сам Мастон, по крайней мере до сей поры, не счел бы за счастье…

Баллистик-коттедж был небольшим, незатейливой архитектуры, домиком в два этажа: нижний этаж состоял из гостиной с верандой, из столовой и пристройки, прилегающей к дому, в которой помещалась кухня и передняя. Во втором этаже была спальня, окнами на улицу, и кабинет почтенного математика, выходивший окнами в сад; это тихое убежище, в стенах которого было сделано столько вычислений, что им позавидовали бы Ньютон, Лаплас и Коши, взятые вместе, было уютно и совершенно изолировано от городского шума.

Отель, занимаемый вдовой Скорбит, представлял в этом отношении совершенную противоположность скромному коттеджу ее друга. Он находился в одном из самых богатых кварталов Нью-Парка и затейливой своей архитектурой, с резными балкончиками и колоннами, не то в готическом стиле, не то в стиле ренессанс, своими роскошно меблированными гостиными, высокой залой, картинной галереей, в которой преобладала французская живопись, лестницей на две стороны, наконец всей обстановкой богатого дома — невольно приковывал к себе внимание. Позади отеля тянулся прекрасный сад, с лужайками, с деревьями редких пород и необыкновенно красивыми цветниками. А над отелем возвышалась башня, на которой развевался голубой с золотом флаг миссис Скорбит.

Целых пять километров, если не больше, отделяли нью-йоркский отель от Баллистик-коттеджа. Чувствовать себя на столь далеком расстоянии от друга было слишком тяжело для Еванжелины Скорбит, и, по ее настоянию, оба дома были соединены прямым телефонным проводом. Это позволяло их обитателям разговаривать друг с другом в любой час дня и ночи. Разговаривающие, правда, не могли видеть один другого, но слушать — сколько угодно. Никто, вероятно не удивится, если мы скажем, что миссис Скорбит чаще вызывала к телефону Мастона, чем Мастон миссис Скорбит. Когда в кабинете математика раздавался телефонный звонок, он нехотя оставлял свою работу, не спеша подходил к телефону и, проворчав что-то на дружеское приветствие миссис Скорбит, спешил вернуться к своим расчетам. Телефонная проволока, надо полагать, несколько смягчала резкий тон Мастона, так как богатая вдова отходила от аппарата вполне удовлетворенной.