Вверх по лестнице, ведущей вниз

– И? Что это было? – голосом, полным злости и горечи, сказала она. Брови женщины были опущены и сведены, а кожа лба стянута, образовав на переносице или прямо над ней небольшое утолщение. Из-за нависших бровей глаза сузились и приобрели угловатую, заостренную форму. Она со злобой смотрела на сына.

– Прости, я… – начал Бландж, но женщина не стала даже слушать его.

– Больно нужно мне твоё «прости» и куча отговорок, – повышая тон голоса, проговорила женщина. Со стороны было видно, как она злится всё больше и больше. – Мне нужен результат!

– Но девяносто семь из ста! – воскликнул он. – Это же почти рекорд за последние десять лет!

– Ты как вообще со мной разговариваешь? Нужно было лучший результат в истории, – сказала женщина и ударила его ладонью по лицу. – Ещё один подобный проступок, и я отказываюсь от тебя. Всё понятно?

– Да, – кратко ответил Бландж, а женщина ушла. После того, как она хлопнула дверью, свет погас. Юноша стоял неподвижно ещё пару секунд, а затем просто сел на пол, обхватив колени руками. По его щекам текли слёзы. Бландж в сотый раз винил себя в том, что не смог достичь идеального результата. К нему в комнату неожиданно вошла Мег. Как только она увидела своего друга на дорожке света, что проник в комнату из коридора, через открытую дверь, то улыбка, с которой она шла всю дорогу, тут же пропала. В комнате было темно из-за закрытых плотными шторами окон, и девушка не увидела слез юноши, но она слышала его всхлипы и бросилась к нему. Мег положила медаль друга рядом и сказала:

– Опять мать приходила?

Юноша едва заметно кивнул и прижался к подруге, словно пытаясь согреться, но на самом деле он пытался спрятаться. Бландж мечтал о том, что когда-нибудь сможет уйти от своей матери и начать жить так, как этого хочется ему.

Мегги всегда была очень понимающим человеком, который всегда мог поддержать, подбодрить или просто успокоить словами. Вот только сейчас она молча обнимала своего друга, сказав лишь одну фразу:

– Не держи это.

Но через некоторое время Бландж успокоился и Мег сказала:

– Она сильно ударила тебя на этот раз.

– Нет. Совсем нет. Только один раз по лицу, – проговорил парень, перебирая в руках край всё ещё грязной футболки. – Как бы только в следующий раз она меня не убила.

– Не убьет. – заметила Мегги.

– Ты в этом уверена? – боязливо проговорил Бландж, подняв глаза на подругу.

– А ты нет? – ответила вопросом на вопрос девушка, глядя куда-то в стену.

– Она может всё, – пробормотал едва ли слышно для девушки Бландж. – Для нее я всего лишь инструмент или кукла.

– Но не всё ведь так плохо?

– Нет, – сказал Бландж, сдав футболку в кулаке. – Всё.

После этого Мегги ушла, а Бландж привел себя в порядок, и когда выходил из ванной комнаты, то его взгляд остановился на полочках, что висели над столом. Там стояло огромное количество грамот, медалей и дипломом. Все они были за первые места. Но на одном краю стояла рамка с фотографией. На том небольшом снимке были он, его мать, отец и сестра. Юноша подошёл и, взяв снимок, подошёл к зеркалу. В отражении он увидел себя. С его мокрых густых и коротких волос белого цвета изредка капали капли воды. А холодные глаза выражали только печаль. Круглое лицо украшал короткий нос и небольшие губы. Затем Юноша взглянул на фотографию и шумно вздохнул.

– Всё-таки с тобой мне не сравнится.

После этих слов он вернулся фотографию на место, выключил свет и приготовился ко сну. На улице всё ещё было светло, и никто даже не готовился к вечеру, но Бландж уже спал. Юноша плохо себя чувствовал последние пять лет. Недосыпание стало его привычкой, а мешки под глазами как его личная отличительная черта. Никого это не смущало, ведь из всех студентов никто не видел его прежнего.

Время шло, и через несколько дней Бландж вновь сидел на очередной паре по географии и ориентировании. Близился конец октября, а это означает, что все ученики из общежития уедут на трёхдневные выходные. Там, в общежитии, жили только ученики из дальних городов или из-за границы. Но Бландж поступил на бюджет, и мать отдала его в полную власть университета, чему юноша был ужасно рад, ведь ему не приходилось терпеть унижения и тому подобное в стенах собственного дома один на один со своей матерью.

Бландж смотрел в окно, а преподаватель что-то рассказывал, но юноша его совсем не слушал. В такие дни его никто не трогал и не замечал вовсе. В конце октября и начале ноября, вплоть до самой его середины, юноша был более рассеянным, чем обычно.

Но неожиданно для него самого преподаватель географии, Клаус Бёрстиен, спросил его:

– Бландж, в каком году была проведена геройская реформа?

Юноша повернул голову в сторону преподавателя и понял, что обращаются к нему. Он тут же встал и сказал:

– Повторите, пожалуйста, вопрос.

– Я тебе не попугай! – покрасневший от злости и словно засвистевший как чайник, сказал преподаватель Клаус.

– Но вы ведь повторяете эту тему из года в год первокурсникам, так почему вы не можете повторить один единственный вопрос? – совсем не понимая, поговорил Бландж. Но через секунду он понял, кому и что именно сказал.