Вверх по линии

– Но ведь вы изменяете всю историю уже самим фактом своего пребывания здесь! В реальном 1105 году все эти земли должны были принадлежать какому-нибудь иному землевладельцу.

– Вот это и есть самый реальный 1105 год.

– Я имею в виду первоначальный, который был до того, как здесь стали появляться посетители, прибегнувшие к использованию эффекта Бенчли. Ваше имя теперь имеется в списках землевладельцев, – Боже мой! – даже возница колесницы называет вас Метаксасом! Неужели вы и здесь пользуетесь этим именем?

– Фемистоклис Метаксас. А почему бы и нет? Это славное греческое имя.

– Это так, но… Послушайте, ведь оно должно оказаться занесенным в уйму документов, ну хотя бы в списки налогоплательщиков и так далее! Вы, безусловно, изменили содержание дошедших до нас византийских архивов, вставив свое имя повсюду, где раньше его никак не могло быть.

– Это не представляет собой какой-либо опасности, – сказал Метаксас.

– Пока я не отнимаю у кого-нибудь здесь жизнь или не создаю новую, до тех пор я не могу стать причиной какого-либо изменения, которое в состоянии серьезным образом повлиять на первоначальный ход исторических событий, и поэтому все прекрасно. Видишь ли, произвести по-настоящему серьезное изменение в потоке времени – задача довольно трудно выполнимая. Для этого нужно совершить что-нибудь крупное, например, убить монарха. Пребывая же здесь просто так, я вношу только весьма ничтожные изменения, но они нивелируются за те десять веков, что отделяют их от нашего времени, и по сути никак не отражаются на событиях, происходящих внизу по линии. Понял?

Я пожал плечами.

– Тогда скажите мне хотя бы вот что. Откуда вы прознали о моем скором прибытии?

Метаксас рассмеялся.

– Я заглянул на два дня вниз по линии и увидел здесь тебя. Поэтому я перепроверил точное время твоего появления и позаботился о том, чтобы тебя повстречал Николай. Это избавило тебя от необходимости отмахать пешком не один километр, верно?

– Разумеется. Я просто никак не мог привыкнуть мыслить в системе, состоящей из четырех координат. Мне давно уже следовало бы догадаться, что Метаксас выработал привычку «отслеживать» свое будущее здесь для того, чтобы ни в коем случае не стать случайной жертвой какого-нибудь неприятного сюрприза в этой, временами весьма непредсказуемой, эпохе.

– Проходи, – произнес Метаксас. – Присоединяйся к другим.

Они возлежали на низких широких диванах у бассейна в центре внутреннего двора, пережевывая крохотные кусочки жареного мяса, которые девушки-рабыни в просвечивающихся свободных одеждах клали им прямо в рот.

Здесь были двое моих коллег по курьерской службе – Колеттис и Паппас, они оба тоже проводили здесь свой отпуск. Паппас со своими отвисающими вниз усами умудрялся выглядеть весьма печальным даже тогда, когда щипал упругие ягодицы персианок, зато пухленький и шумливый Колеттис был явно в ударе, он громко пел и часто смеялся. Третьим из гостей был незнакомый мне мужчина, который наблюдал за играми рыбок в бассейне. Он был в одеждах, характерных для двенадцатого столетия, лицо у него было такое, которое мгновенно можно было определить как современное в двадцать первом веке.

Так мне во всяком случае показалось. И я оказался прав.

– Это ученый-администратор Пауль Шпеер, – сказал мне Метаксас по-английски. – Навестивший нас научный работник. Познакомьтесь с курьером времени Джадом Эллиотом, доктор Шпеер.

Наши ладони встретились в чисто формальном жесте. Шпееру было около пятидесяти лет, это был высохший, бледный, невысокий мужчина с угловатым лицом и живыми, нервными глазами.

– Очень приятно, – произнес он.

– А это, – продолжал Метаксас, – Евдокия.

Я, разумеется, заметил ее, едва нога моя ступила в этот внутренний двор. Это была стройная, золотоволосая девушка с чистой светлой кожей, но темными глазами. Лет ей было девятнадцать-двадцать. На ней было много всевозможных драгоценностей, и поэтому я решил, что она наверняка не является рабыней. Однако одеяние ее было весьма вызывающим по византийским стандартам и состояло только из огромного куска легкого полупрозрачного шелка, в два слоя обернутого вокруг ее тела. Как только ткань туго натягивалась, как сразу же обозначалась высокая, не очень толстая грудь, мальчишеские ягодицы, плоский живот, даже что-то вроде треугольного пучка волос ниже пояса. Я предпочитаю женщин смуглых, темноволосых, с пышными формами, но даже несмотря на все это, Евдокия показалась мне необыкновенно привлекательной. Она казалась похожей на натянутую струну, на согнутую дужку лука, в ней ощущалась огромная скрытая энергия, нерастраченный пыл и необузданная страстность.

Она сдержанно, но смело, изучающе, смотрела на меня, затем выразила свое одобрение, упершись ладонями в бедра и изогнув дугою спину. Это ее движение еще сильнее обтянуло шелк вокруг ее фигуры и показало мне ее обнаженность в гораздо больших подробностях, чем раньше. В глазах ее сверкнуло сладострастие.