Вверх тормашками в наоборот-2 (СИ)

Вдох-выдох. Вдох-выдох. Ступни обжигает гладкая каменная кладка. Новый властитель смотрит на звёзды. Делает ещё несколько вдохов-выдохов и направляется в конюшню. Хорошо, что в седельных сумках, оставленных, возле верного Звана, есть запасные штаны, рубаха и тонкий плащ. А без обуви можно и обойтись.

Наскоро одевшись, Лерран спешно седлает коня и покидает шараканов замок. Зван осторожно ступает по Небесному Пути, беспокойно помахивая хвостом и часто подёргивая ушами, отчего те ходят ходуном, хлопая по узкой морде.

Как только Небесный Путь превратился в обычную горную дорогу, Лерран выдохнул и успокоился окончательно.

Умом понимал: его поведение напоминало позорное бегство.

Внутренний упрямый голос нашептывал: «Тактическое отступление».

Лучше сюда никогда не возвращаться – гнул трезвый разум.

«Вернусь и всех скручу в спираль лоборога!» – ёкало с бешенством в груди.

Землями можно владеть и без замка, тебе очень важна Верхолётная Долина, – возражал трезвый расчёт.

«Вернусь и не оставлю камня на камне от тайн, закрытых дверей, неприближающихся садов!», - бушевала ослепляющая ярость.

Он ударил пятками коня и погнал с бешеной скоростью, которую только можно было выжать на горной тропе. Зван нёсся к рассвету, мелкие камешки разлетались веером из-под копыт.

Холодное солнце нехотя выходило из-за гор и впервые за всю осень светило тускло, словно подёрнутые мейхоном, застывшие от безвременья комнаты. Приближалась зима.

Глава 17 Двигаясь к цели

Пиррия

Двигаться приходилось медленно. Тело Пиррии не готово было к дороге и тряске, но она не сдавалась. Садилась верхом, ехала сколько могла. Лошадка Пина плелась шагом, подстраиваясь порой под нелепые команды хозяйки. Иногда Пиррия проваливалась в обморок и Пина везла её обмякшее тело, прислушиваясь к гневным крикам финиста.

Птица не могла стать опальной сайне нянькой, но часто именно финист заботился о ней, как мог. Ловил мелких зверушек, чтобы она ела мясо. Разжигал костёр, потому что лишённая силы не могла из себя извлечь ни искорки, а пользоваться черкалом не научилась. Ночью накрывал измученное тело огромными крыльями. Под горячими перьями почти утихала боль, Пиррия согревалась по-настоящему и забывалась беспокойным сном. Ночные часы превращались в праздник, который она будет помнить всегда. А с утра всё начиналось сначала.

Казалось, дорога растянулась в бесконечность. Изгнанница уже не понимала, куда и зачем едет, но двигалась и двигалась, не думая и не оглядываясь по сторонам. Красота природы её не трогала – проходила мимо оцепеневшего разума пятном. Людей она сторонилась, да и не так уж много их встречалось на горном пути.

Ни разу не всплыла мысль: а туда ли она движется? Верный ли выбрала путь? Но сомнения Пиррию не терзали. Только финист улыбнулся бы, если б мог.

По вечерам, сидя у костра, она разговаривала с ним.

– Я запуталась, Тинай. Когда сила наполняла меня, внутри всё бурлило. Казалось, могу опрокинуть мир и станцевать на разбитых осколках. Всегда нравилось побеждать. Ставить цель, перемахивать через препятствие с большим запасом и свысока смотреть на тех, кто плетётся сзади, не может догнать и приблизиться.

Наверное, Ивайя права: некому было меня одёрнуть и приземлить. Сестрёнка оберегала, отец попадал в угарище и не знал, что делать с дочерьми. Мужчины привыкли во всём полагаться на женщин, плыть по течению и ни о чём не думать. А когда Обирайна лишает их спокойствия и опоры, становятся беспомощнее детей.

Я не осуждаю отца, Тинай. Просто никогда по-настоящему не чувствовала его любви. Может, потому что из-за меня ушла на Небеса мама?.. И он помнил об этом?

Пиррия горько усмехалась. Грела растрескавшиеся опухшие руки над костром. Затем неловко смазывала раны мазью, что отыскалась в седельных сумках. Там много чего нашлось полезного. Как будто кто-то невидимый знал, что ей понадобится. Наверное, мерзкий Панграв имел глаза на затылке да и в других местах тоже.

Больше всего доставляло ей неудобство израненное тело, скрытое под одеждой: ожоги вначале превратились в огромные волдыри, которые впоследствии лопнули. Грубая ткань терзала плоть. Изредка Пиррия позволяла себе обнажаться, чтобы хоть ненадолго избавиться от контакта кожи с материей. Сцепив зубы, мылась в горных ключах, как могла, смазывала ожоги. Мазь таяла, а мокнущие узкие язвы заживать не спешили.

– У меня нет сил злиться, Тинай, – откровенничала она, глотая горечь слов и мыслей, – мне кажется, будто есть две Пиррии: та, прошлая, бешеная и сумасшедшая, не знающая компромиссов, всегда готовая побеждать, и теперешняя – сломанная кукла с вечной болью в теле. А может, и душе. Не знаю. Внутри я распалась на две половины и пока не могу сложить что-то целое.

Она смотрела в огонь и проводила рукой по щекам, ощупывая пальцами безобразные вспухшие полосы. Закрывала глаза, ощущая ломкость ресниц и скусывая зубами кожу с обветренных губ. Финист безмолвствовал, лишь тепло его тела рядом говорило: Пиррия не одна. Пока что этого было достаточно.