Вверх за тишиной

Клава. Меня шавулисты разували, расстегали. Смеется. А и не срамно. К НЕМУ повели… Сладко распевая. А тепло-то у него, как в баеньке. И птички под потолком — чиу-чиу-чиу. И такая на меня благость нашла. Бросилась ему в ножки. Падает на колени, кричит. Что ж, мне в остатную-то жизнь и погулять нельзя?! А ОН мне и говорит: «Не то мне, девушка, надобно, что в тебе есть. А то мне надобно, что в тебе плачет».

Нюра Шевайтийская. Говорят, быдто ступает ОН по коврам, и ходит-то там, где хочет, — и стенка не стенка — прям через стенку шагает.

Клава. Утроба моя разобиделась. Утроба моя трясется. А ОН ручку на голову мне положил, я и забылась. Так все и поплыло. Птички поют. Думаю: где это я? В какую сторону зашла? И легко-то мне, как былинке в саду.

Затарахтело Радио. Все замерли. Слышится грохот солдатских сапог, немецкая песня.

Иван Авдеенок. Маршево поют.

Еремей Лысов. А как же? Для солдата песня первей всего. Немцы, как гусь, ногу вытягивают. И мы тоже — выше ногу, тверже шаг, чтоб удар был. Если на строевой.

Иван Авдеенок. А ты, что ли, ратником ходил?

Еремей Лысов не отвечает, сморкается, зажав сначала одну ноздрю, а потом другую.

Радио(немецкий голос). Внимание, внимание, будем давать важное сообщение.

Затарахтело радио, закашляло.

Радио. Время — 17 ч. 35 м. Мы думаем о вас, скорбим и не забываем. Скоро будем давать важное сообщение.

Опять все замерли. Радио замолчало. Еще подождали немного. Клава поднялась, забилась в угол.

Еремей Лысов. Чего-то нынче долго не начинают.

Иван Авдеенок. Говорят, быдто ОН грехи все наши на себя взял.

Федосей Авдеенок. Добро, коли так.

Семен Ребятников. Значит, точно — с Богом равняется.

Нюра Шевайтийская. Как же ОН через стенку?..

Раздается детский плач.

Васта Трубкинавскрикивает. Ой-ёй-ёй! Детки где мои?! На улице-то ветрено. Вам бы скоряя в тепло, витое гнездышко.

К Васте подходит Нюра Шевайтийская, успокаивает.

Михаил Суков,нараспев, глухо, точно в колокол, гудит. Ты, Васта, позабудь.

Федосей и Иван Авдеенки. Позабудь!

Семен Ребятниковзапевает. Откатись, чужа дорога-а… Эх!

Григорий Шевайтийскийподхватывает. Круглоскатно откатись!.. Эх!

Васта Трубкинарассказывает быстро, боясь, что ее перебьют. Я выглянула из окошечка. Гляжу, идет от большака шавулист и с ним Зубров. И прямо ко мне шагают, к домику моему. У меня все отнялось. А Зубров говорит: «Не бойся, Васта. Тебе две овечки назначены, посылай детей в Айду, за Парыгу. Овечек брать. Овечки тебе назначены».

Еремей Лысов,обращаясь к Михаилу Сукову. Ты что, нынче парсюка резал?

Михаил Суков. Заставили.

Клава. Васта, ОН тебя любить хочет. Смеется. Я ЕМУ не сладка… — а-а! Утроба моя неутолимая — не сладка.

Васта Трубкина. А от меня Зубров к Агурке пошли. Я, к Агурке забежавши, говорю: «Возьми моих ребят, идите. Будто во дворе за Парыгой скота держат». Она свою девочку взявши и моих Гришеньку с Валечкой. Отрезала им хлеба и по три картофелины. Господи, схорони, думаю. А на второй день — нет наших детей.

Нюра Шевайтийская. Что ты, дура, наделала? Чего натворила? Кому поверила? Кому?!

Васта Трубкина. Поверила. Своих детей нет — и этих нету. В лесу в ямке лежат. У Гришечки головка промнута. Валечка за волосы к березе привязана показнена. А девочку Агуркину — штыком кололи. Сквозь мать, сквозь Агурку, штыком девочку доставали. О-о-о! Христа распинали — их распинали…

Семен Ребятников. Головушка горькая.

Иван Авдеенок. Партизаны, что ли? На партизанов грешат.

Михаил Суков. Да, держи. Жиганы немецкие, шавулисты, вот что.

Клава. Если свету конец, я говорю ЕМУ: «Погляди на меня. Погляди!» Нет. Ему Васта… к ней ОН тянется.

Семен Ребятников. Что день — наезжают и трясут. Намудровали над нашей деревней, ох и намудровали.

Нюра Шевайтийская. Одна дорожка от нас — и та заросла мелким березничком. Нету нам ходу.

Васта Трубкина. Онемели в доме все четыре мои угольника. И слез нет. Все так и высушило.

Михаил Суковзапевает тихонечко.

Э-э-э-э-эх! О-о-о-о-о-о-о! Эх!
Э-э-э-э-э-э-э-э-эх!
Ох-хо! О-о-о-о-о-о-о! Ох-о-о! О-о!