Вы и Ваш друг Рэкс

Он не отходил от меня, от Гали. Если хозяева уехали куда-либо — откажется от пищи, исхудает, целыми днями стоит у окна, положив голову на подоконник, в безудержной тоске, — ждет. Вернулись — сразу словно переродится; снова жизнерадостен, уплетает две-три чашки в день, только кликни — побежит куда угодно.

Иногда, случалось, я поленюсь пойти с ним вечером во двор, — возьму и выпущу одного. И что же? Через минуту откроешь дверь, а он и стоит там, носом в притвор. Без хозяина — ни шагу!

Наивысшее блаженство для него было — забраться ко мне под письменный стол, когда я сижу и работаю. Скорчится там в три погибели — ведь тесно, а он такой большой, но все равно — не уходит нипочем! Я замучился с ним. Выгонять — жалко; вот и сидишь неудобно поджав под себя ноги, чтобы случайно не пнуть его. Иногда его и нет, а все так сидишь — уже у самого создался рефлекс!

Поразительная была его реакция на состояние духа окружающих. Он — как барометр: по нему можно было безошибочно определить, все ли благополучно у нас в доме, не гнетут ли какие заботы. Он сразу слышал, кто весел или грустен, и соответственно этому держался и сам: притихнет или, наоборот, сделается неудержимо веселым, резвым, бегает по квартире с «игрушкой» в зубах.

Совершенно не переносил домашних ссор. Если начинался разговор в повышенном тоне (а в какой семье этого не бывает!) — наш Джекки при первом же слове немедленно скроется под кровать и оттуда укоризненно-огорченно поглядывает на нас.

Дог Джери, помню, тот обычно поступал более агрессивно: стремился разъединить ссорящихся, причем не останавливаясь даже перед применением клыков (не в полную силу, разумеется). Джекки, обладая более нервной организацией и мягким характером, просто уходил, как говорится, от греха подальше.

Он знал, когда про него разговаривают, хотя его клички при этом ни разу не упоминалось. Клянусь вам, это правда. Я не раз замечал внезапное изменение выражения его морды, как только речь заходила о нем; трудно передать словами это выражение. И, что-то уразумев по-своему, он сразу как бы застесняется, отвернется, продолжая искоса поглядывать, точно прислушиваясь к разговору… Я думаю, что все собаководы, внимательно наблюдавшие за своими животными, замечали что-либо похожее.

Вообще пес вырос на редкость ласковый, умный и, я бы сказал, как-то по-особенному сердечный, хотя в то же время по отношению к чужим — недоверчивый, злобный. Любопытно, что и здесь у него имелись какие-то свои градации: к женщинам относился с меньшей подозрительностью, быстро привыкая к ним, мужчинам не доверял больше.

А придет кто-нибудь свой, близкий знакомый, родственник — обрадуется, сейчас же бежит за «игрушкой» (старым изодранным ботинком или туфлей), приносит и кладет на колени гостю.

Особенно счастлив и доволен, если к нам придут соседские дети. Суетится вокруг них, подтыкает мордой, вызывая на игру. У самого вид ошалелый; ну, дите и дите, четвероногое дите, — пусть не обидятся на меня за это сравнение чопорные мамаши! (Кстати, эта мысль совсем не новая. На сходство в поведении между животным и ребенком, пока тот не достиг известного уровня развития, указывают авторы ряда материалистических философских трудов).

Послушания идеального. «Гулять!» — значит гулять, побежит, веселехонек, задрав хвост; «домой!» — с тем же веселым видом немедля вернется назад, домой. Кричать не требуется, все команды можно отдавать не громче обычного разговорного тона.

Он отлично и в кратчайший срок усвоил общий курс дрессировки. Только прием «голос» почему-то я никак не мог осилить с ним. По специальным службам я не дрессировал его.

Галя подсчитала: он знал значение 53 слов, то есть, конечно, не буквально, как понимаем их мы, но во всяком случае достаточно точно, чтобы можно было говорить о вполне закрепившемся рефлексе.

Нервная натура его проявлялась и в том, что он часто видел сны. Определить это было нетрудно: дергает лапами, пытается ляскнуть зубами, даже иногда тоненько тявкнет, как щенок, — словом, бежит, дерется с кем-то, лает, и все это — во сне.

Он относился к нервно-возбудимому типу, и, может быть, поэтому все его поведение было таково, что заставляло вспоминать известное высказывание классика украинской литературы М. Коцюбинского, приведенное в воспоминаниях Горького, что собака за долгий срок жизни около человека приобрела и нечто от человеческой души.

Уже будучи одиннадцати лет (для собаки возраст почтенный), Джекки все еще был полон жизни, весел, резв, как в два или три года. У него были целы все зубы, только слегка подернулся сединой щипец да в глубине зрачков начала проглядывать предательская синева — признак приближающейся старости у собаки.