Вы и Ваш друг Рэкс

Я стал звонить по знакомым. Почему-то я был убежден, что у Джекки чума, нервная форма. Чума как-то всегда обходила наш дом; думаю, что секрет этой неуязвимости заключался в хорошем физическом состоянии моих питомцев. Но из этого получилось, что, не имея опыта лечения чумы, несмотря на свою солидную собаководческую практику в прошлом, теперь я проявил известную беспомощность. Потребление пенициллина тогда еще было ограничено, и к животным мы его не применяли, а мне казалось, что главное сейчас — раздобыть какое-то целебное лекарство.

В результате всех моих телефонных разговоров я добрался — по телефону же — до какого-то ученого сотрудника одного из институтов города, завзятого охотника и собаколюба, который сообщил мне рецепт доморощенного средства от чумы. Сейчас я уже не припомню его точный состав и способ приготовления. Помню лишь, что скатывал шарики, куда входили, если не ошибаюсь, нафталин, несколько капель скипидара и хина, каждый величиной с крупную горошину, и, обваляв их в сливочном масле, чтоб хоть немного отбить запах, заставлял Джекки глотать через строго определенные промежутки времени, подобно тому, как нынче лечат сульфамидными препаратами. От этого ли снадобья или от чего другого, но постепенно Джекки затих, перестал метаться, однако положение его, по всей видимости, продолжало оставаться тяжелым. Тогда я понял, насколько же бессильным чувствует себя неопытный любитель, когда в его дом является такой страшный и неумолимый враг, как чума собак.

На следующее утро, уже в понедельник, наконец, пришел врач. Его диагноз удивил меня: гиперемия мозга. Никакой чумы!

Анатолия Игнатьевича Грабя-Мурашко хорошо знал в нашем городе каждый «собачник» как замечательно искусного, с громадным опытом, ветеринарного врача-лечебника, еще ни разу не ошибавшегося ни в определении болезни, ни в способе ее лечения, и у меня не было никаких оснований не доверять ему; однако, я все же усомнился — так ли это? Стали перебирать, отчего могла возникнуть болезнь, пока не добрались до инцидента с оркестром, — вот тут все стало ясно. И эта непонятная пугливость, и прочие явления, возникшие в последнее время… Нервное потрясение — вот что подкосило моего питомца!

Возможно, предрасполагающим моментом явились и перекорм кишками, имевший место, как я уже говорил, незадолго до этого (если такой перекорм, действительно, может вызвать гиперемию), и общая нервная конституция Джекки.

Теперь возникал вопрос: насколько все это серьезно?

— Обычно в таких случаях считается, что собака потеряна, — сказал невозмутимо Анатолий Игнатьевич со своей неизменной любезной улыбкой, с какой имел обыкновение сообщать даже самые неприятные вещи. Галя принялась плакать. — Правда, в глазах менингиальных[39] явлений нет, — продолжал он, пристально всматриваясь в больное животное, которое я удерживал перед ним. — Рефлексы не потеряны, за исключением явления с водой. Это дает некоторую надежду. Но лучше все же…

— Нет, нет! — порывисто воскликнула Галя. — Он же не виноват ни в чем. Это я виновата. Я и буду лечить его!

— Ну тогда… — Анатолий Игнатьевич медлил, обдумывая, какой подать, совет, чтобы тот принес наибольшую пользу. — Попробуйте исключить всякое принуждение. Никакой дрессировки. Покой. Ласка. Посмотрим, что получится…

Началось лечение Джекки. Его положили на кушетку, заставив ее стульями: доктор сказал — чтоб было тепло и мягко. Комнату затенили, завесив одно окно. Тишина, полумрак всегда действуют успокаивающе. Питание было легким — молоко, сырые яйца, суп с хлебными крошками, ничего трудно усвояемого, отягчающего желудок. Кроме того, врач прописал бром, и три раза в сутки я поил собаку с ложки, вливая микстуру прямо в пасть. Джекки переболевал тяжело, с трудом побеждая свой недуг. Он долго не владел движениями (знаете, есть такое выражение «обносит» при сильном головокружении; сейчас оно точно подходило к нему), представляя со своей шаркающей походкой странную разновидность паралитика — помесь старческой разбитости с проявлениями детского любопытства, резвости, поскольку у него не был потерян интерес к окружающим предметам. Иногда он даже пытался играть; а периодами вдруг начинал метаться по дому. Садился с усилием. А лег — и лежит без памяти, подергивая конечностями.

Однако заботливый уход, внимание постепенно делали свое: пес начал поправляться. С кушетки он перебрался на свое обычное место. Наконец, настал день, когда мы с ним, как прежде, смогли отправиться на прогулку. Но если прошла гиперемия, то упорно держались другие последствия испуга — это непомерная, ужасающая боязливость, при малейшем пустяке переходящая в открытую трусость, вечная пугливая настороженность, угнетенность, отпечаток которой чувствовался на всем его поведении и которая могла вывести из себя кого угодно. Их-то и имел в виду Грабя-Мурашко, говоря, что обычно в таких случаях собака считается потерянной.