Вы хотите поговорить об этом? Психотерапевт. Ее клиенты. И правда, которую мы скрываем от других и самих себя

– Позвольте кое-что спросить, – говорит он, и, полагая, что вопрос будет о моих отношениях, я вытираю глаза и жду. – Вы в своей практике работали с кем-нибудь, кто проходил через стадию горя?

Его вопрос моментально приводит меня в чувство.

Я работала с людьми, столкнувшимися со всеми видами горя: потерей ребенка, потерей родителя, потерей супруга, потерей брата, потерей брака, потерей собаки, потерей работы, потерей идентичности, потерей мечты, потерей части тела, потерей юности. Я работала с людьми, чьи лица морщились, чьи глаза превращались в щели, чьи открытые рты будто подражали «Крику» Мунка. Я работала с пациентами, которые описывали свое горе как «чудовищное» и «непереносимое»; одна пациентка, цитируя что-то услышанное, сказала, что чувствует себя «попеременно онемевшей и испытывающей мучительную боль».

Я также видела горе издалека: однажды, еще в мединституте, я несла образцы крови в отделение скорой помощи и услышала звук такой поразительный, что едва не выронила пробирки. Это был настоящий вой, больше животный, чем человеческий, и такой пронзительный, что мне потребовалась минута, чтобы найти его источник. В коридоре стояла женщина, чей трехлетний ребенок утонул, выбежав через заднюю дверь и упав в бассейн за те две минуты, что она была на втором этаже и меняла младшему подгузник. Пока я слушала этот плач, приехал ее муж и узнал новости, и его потрясение вырвалось в крик, зазвучавший в унисон с ревом жены. Тогда я в первый раз услышала эту особую музыку скорби и муки, но с тех пор слышала ее бессчетное количество раз.

Горе – что неудивительно – похоже на депрессию, и поэтому в наших диагностических руководствах вплоть до недавних пор существовал термин «исключение в случае тяжелой утраты». Если человек испытывал симптомы депрессии в первые два месяца после потери, это было следствие утраты. Но если симптомы продолжались более двух месяцев, в диагноз выносилась депрессия. Исключение в случае тяжелой утраты больше не существует, отчасти по причине временного промежутка: люди всерьез должны перестать горевать через два месяца? И не имеют права проходить этот этап полгода, год или, в той или иной форме, всю жизнь?

Кроме того, потери, как правило, многослойны. Есть актуальная потеря (в моем случае – Бойфренд) и глубинная потеря (что из этого следует). Вот почему для многих людей боль от развода лишь частично основана на потере другого человека; часто в ее основе лежит то, что влекут за собой перемены: неудача, отвержение, предательство, неизвестность и другая жизненная история вместо ожидаемой. Если развод происходит ближе к середине жизни, потеря может включать осознание ограниченной степени интимности, до которой можно узнать человека и быть узнанным самому. Как-то раз я читала мемуары разведенной женщины, встретившей нового любовника после того, как ее многолетний брак подошел к концу: «Я никогда не встречусь глазами с Дэвидом в родильной палате, – писала она. – Я никогда не познакомлюсь с его матерью».

И вот почему вопрос Уэнделла так важен. Предложив мне вспомнить, каково работать с горюющим человеком, он показывает мне, что может сделать для меня сейчас. Он не может восстановить мои разрушенные отношения. Он не может изменить факты. Но он может помочь, потому что знает: все мы стремимся понять себя и быть понятыми. Когда ко мне на терапию приходят пары, самая частая жалоба – это не «Ты меня не любишь», а «Ты меня не понимаешь». (Одна женщина сказала мужу: «Знаешь, какие три слова еще романтичнее, чем “Я тебя люблю”?» Он предположил: «Может, “Ты выглядишь потрясающе”?» – «Нет, – сказала ему жена. – “Я тебя понимаю”».)

Снова текут слезы, и я думаю о том, каково Уэнделлу быть сейчас со мной. Все, что мы, психотерапевты, делаем, говорим или чувствуем, находясь рядом с пациентами, опосредовано нашими историями: все, что я когда-либо испытывала, повлияет на любую конкретную сессию в любой конкретный момент. Только что полученное сообщение, разговор с другом, взаимодействие с клиентским сервисом в попытках разрешить ошибку в счете, погода, режим сна, мысли перед первой сессией этого дня, воспоминания об истории пациента – все это повлияет на мое поведение. Та, кем я была до встречи с Бойфрендом, отличается от той, кто я сейчас. Та, кем я была, пока мой сын был младенцем, отличается от той, кто я сейчас на сессиях, включая эту. А Уэнделл ведет себя со мной так по причине всего произошедшего с ним и приведшего его жизнь к этой точке. Может быть, мои слезы напоминают ему о горе, которое он испытал, и ему тоже больно. Он такая же тайна для меня, как я для него, но все же мы объединяем силы, чтобы распутать историю того, как я здесь оказалась.

Задача Уэнделла – помочь мне отредактировать свою историю. Этим занимаются все психотерапевты: что из материала не нужно? Второстепенные персонажи важны или отвлекают? Сюжет развивается, или протагонист ходит кругами? Сюжетные точки раскрывают тему?