Тем не менее людям свойственно испытывать себя на прочность. Наверное, мое решение было инстинктивным, но я скоро осознал его последствия. Мне пришлось смириться и даже подружиться со своими недостатками: нехваткой опыта, тревожностью, смутным страхом перед липкими красными жидкостями. Когда я сменил профессию, они маячили перед моим мысленным взором и казались мне огромными. Они оставались со мной во время обучения и преследовали меня во время дежурств. Я жаловался, что мне не хватает борьбы и преодоления, но теперь я получил все сполна: я испытывал ужас перед регулярными выступлениями на арене, где вечно не хватало страховочных сеток. Я сам вызвался компенсировать свои недостатки, окружить мою позорную тайну каркасом из знаний и навыков в непрестанной надежде, что со временем смогу выносить тяжелые ситуации самостоятельно. Я совсем не был уверен, что это сработает.
Сидя на корточках над новорожденной малышкой несколько лет спустя и бережно впуская кислород в ее легкие, я одновременно чувствую, что прошел долгий путь и что не продвинулся ни на шаг. Знакомый страх никуда не делся, но не я первый, не я последний его ощущаю. Все решает контекст. Другая роль, другие обстоятельства. Мои воспоминания не дают мне быть излишне самодовольным. Все обыденные и одновременно уникальные элементы сцены — теснота, жара, беспорядок, медицинские принадлежности, которые я принес; измотанная мама, ждущая ободрения, папа, прислонившийся к стенке, энергичная бабушка, лающая собака и особенно маленький, беспомощный младенец — не просто части задачи в реальном мире, но маркеры, позволяющие сохранять дистанцию и сосредоточиться на самой работе. Для какой-нибудь другой реакции просто нет места. Вспоминаем лебедя. Сосредотачиваемся на процессе. Спокойствие.
Я убираю маску и снова проверяю дыхание. Цвет кожи у малышки стал лучше; ее мышцы вздрагивают и расслабляются. Я мягко надавливаю в середине груди: кожа моментально белеет, затем снова обретает глубокий розовый цвет. Девочка делает шумный, глубокий вдох, и время будто застывает. Ее конечности подергиваются, вздрагивают; затем она кричит.
Сначала это тихий, дрожащий плач, но затем крик набирает силу. Еще один шумный вдох, потом снова крик, но более громкий: «У-а-а-а! У-а-а-а!» Внезапно у ребенка появляется собственная маленькая сирена. Это самый жалобный, успокаивающий и желанный звук в мире.
Ее кожа становится яркой, а мышцы как будто напрягаются от гнева на новую ситуацию. Пурпурный цвет как будто кричит: «Да как вы посмели?»
После крика она делает несколько быстрых вдохов, потом переходит на более жалобный писк. Я слушаю ее сердце: оно радостно колотится так быстро, что не посчитать. Я снова заворачиваю ее в полотенце, подхватываю на руки и передаю маме. Мама прижимает ее к груди, и плач ослабевает.
Я прячу руки за спиной, чтобы родители не увидели, как они дрожат.
В доме плачущего человека вышибают дверь
В такую ночь ни один человек не выйдет на улицу без нужды. Холодно. Темно. Ветрено. Сыро. Воскресный вечер: мокрый огрызок выходных. Дождь лупит по мостовым, размывает затвердевшую грязь, и в стоках бурлят каскады вспененной воды. Опавшие листья сбились в слякотные дюны, лисы разодрали мусорные пакеты, и по тротуарам и мостовым раскиданы отходы.
Ночные охотники и собиратели выныривают из магазинчиков на углу, прижимая к себе пакеты с молоком и буханки хлеба, обходят лужи и пробираются к машинам, припаркованным с включенной аварийной сигнализацией, чье мигание отражается в блестящей воде. Вокруг забегаловок кучкуются парни в капюшонах и пялятся в экраны смартфонов. Усталые рабочие после смены устраиваются под козырьками автобусных остановок. Довольные кутилы спокойно и целеустремленно направляются домой, как будто не замечая потопа.
Сегодня — последняя из четырех ночных смен подряд, и меня потихоньку одолевает усталость. Моя новая жизнь длится неделю, и я еще не научился спать днем. Я — уже не новичок с горящими от восторга глазами, но определенно я еще не обвыкся и страшно боюсь тысячи дел, которые могут пойти не так. Бизнес-ланчи и особое чувство по пятницам уже отошли в прошлое. Я променял их на выходные и ночи, проведенные на ярких городских улицах, в тысячах ароматных комнатушек на съемных квартирах или в очередях в оживленные приемные покои — все ради того, чтобы возвращаться домой с теплым чувством в груди (может быть, просто изжогой после того, как съел грязную жареную курицу в три утра).