Вы меня слышите? Встречи с жизнью и смертью фельдшера скорой помощи

Боль — это, конечно, ужасно. Мы все это знаем: нам всем довелось ощущать боль и выражать бездну чувств по этому поводу. Но не всегда боль — это катастрофа. Боль подразумевает, что пациент в сознании; а чтобы показать окружающим, что тебе больно, нужно приложить усилия. Люди, которым действительно плохо, вплоть до критического состояния, редко издают много шума или сильно корчатся: все силы организма отнимает болезнь.

На вопрос, что случилось, пациент закрывает глаза одной ладонью, а другой хватается за поясницу и всхлипывает.

— У вас болит спина?

Он кивает.

— Когда начало болеть?

Он мотает головой.

— Вы не знаете? Сегодня?

Он стонет и снова мотает головой.

— А когда?

Пациент поднимает руку и медленно вытягивает три пальца.

— Три дня назад? В четверг?

Он кивает.

— Что-то произошло? Вы попали в аварию?

Он мотает головой.

— Вы упали?

Он мотает головой.

— Вы ударились обо что-то?

Он мотает головой.

— Вы здесь с четверга?

Он мотает головой.

— Почему вы не можете говорить? Что случилось с голосом?

Пациент открывает рот и шевелит губами, не издавая ни звука. Я наклоняюсь поближе.

— Прошу прощения, сэр. Попробуйте еще раз. Чуть-чуть погромче.

Пациент сглатывает. Он проводит языком по губам, как будто только что вышел из пустыни. Шепчет:

— Слишком… больно…

— Хорошо. Мы сейчас дадим вам газово-воздушную смесь, чтобы снять боль.

Я бросаю взгляд на напарника; он пожимает плечами и разворачивается, собираясь уйти.

— Это хорошая штука, она вам поможет. Давайте я пока кое-что проверю. Просто скажите: что вы делали, когда начало болеть? Вы работали?

Пациент мотает головой и похлопывает по сиденью дивана, что рядом с ним.

— Вы сидели на диване?

Пациент снова мотает головой и вытягивает руку, показывая плоскую ладонь.

— Вы лежали на диване?

Пациент кивает. Никто мне не говорил, как важно будет для этой работы умение играть в шарады.

Пока полиция договаривается с рабочими, чтобы те закрепили взломанные двери (потом их придется чинить, и за немалые деньги), а мой напарник ходит за обезболивающим, я начинаю измерения: давление, пульс, уровень кислорода в крови, температура. Затем у пациента звонит телефон.

Он лежит на кровати рядом с пациентом, сантиметров за двадцать от его руки. Пациент не жаловался на проблемы с руками, но сейчас он жестами просит передать телефон. Я протягиваю ему телефон, но он его не берет, а оставляет в моей руке и проводит пальцем по экрану. Если я и волновался, почему он не говорит, то теперь можно больше не тревожиться: он громогласно приветствует невидимого собеседника. Похоже, голос к нему вернулся.

* * *

Принято думать, что все, кто работает на скорой, — замечательные люди. Мягкие. Добрые. Всем сочувствуют. Не обижаются на оскорбления. Не воспринимают запах рвоты. Терпимо относятся к членам семьи пациентов, подозревающим самое худшее. Безмятежно реагируют на советы зевак, которые когда-то прошли курс первой помощи и рвутся помочь. Протянут руку пожилой даме и ободрят ее шутливым замечанием; успокоят напуганных подростков мягким голосом и с отсылками к новинкам молодежной культуры. То есть это такие современные добрые самаритяне в зеленой форме, которые не обронят ни одного бранного слова и не дадут прорасти в голове ни одной злобной мысли.

Естественно, эта мысль подкреплена убеждением, что награда за работу — в самой работе. Считается, что фельдшеры остаются приятными людьми благодаря теплому, смягчающему чувству, что они помогают людям. Однажды ты, может быть, спасешь кому-то жизнь! А в другой раз — поможешь младенцу появиться на свет! Или снимешь боль, или избавишь от страха. Если вдруг тебя оскорбляют или осыпают ругательствами, если приходится встать на колени в луже мочи, если на тебя кашляют или плюют, то это всего лишь часть системы обратной связи. Да, наверное, это неприятно, но это часть работы. Чего еще желать?

— Наверное, это такая благодарная работа, — говорят мне.

— Хм-м-м… Иногда, — робко отвечаю я.

* * *

Остаток визита проходит с ощущением некоторого лицедейства. Да, я работаю всего неделю, но я учусь исполнять свою роль: мягкая, воркующая речь, за которой спрятаны скептицизм и упорство. Пациент играет очень темпераментно, но несколько непоследовательно. Он кряхтит, всхлипывает, вскрикивает, давится газом. Говорит, что не помогает, но не отпускает насадку. Мы помогаем ему встать и, поскольку он непреклонно настаивает на том, что ему нужно в больницу, мы его забираем. Я не сомневаюсь, что ему больно, но он, очевидно, очень мало сделал, чтобы облегчить свое состояние.

Меньше чем в двух метрах от места, где он лежит и кричит в трубку, я обнаруживаю на комоде бланк из отделения неотложной помощи на другом конце города с диагнозом «Боли в пояснице», датированный двумя днями раньше, и две упаковки сильного обезболивающего: напроксен и трамадол, убойные штуки. В одной пачке не хватает одной таблетки, другая полная. Все кусочки паззла на месте.