Вы меня слышите? Встречи с жизнью и смертью фельдшера скорой помощи

Беспокойная и упрямая, Джес встает и начинает крадучись расхаживать по комнате, и едва не спотыкается о низкий столик. Ее парень рассказывает нам о каких-то таблетках и о каком-то спиртном, но она перебивает, а вдобавок шатается, чуть не падает и машет на него рюкзаком. А когда доходит до нас, то едва ли не выплевывает слова:

— Не ваше.

А потом — прямо мне в лицо:

— Собач-ч-чье. Дело.

И, топая, выходит из квартиры. Вторая женщина, кто бы она ни была, семенит за Джес следом.

Думаю, с моими делами я сам бы прекрасно справился. Но что-то мне подсказывает: сегодня все завернет не туда.

Больше всего меня заботит то, где же мы оказались. Квартира — на втором этаже. Главная дверь открывается на внешнюю галерею — та обегает дом по передней стене и связывает каждую квартиру с лестничной клеткой; наружный край галереи не загорожен ничем, кроме балюстрады высотой по пояс. Мы проходим по галерее к лестнице. Джес поднимается на третий этаж.

Неясно, что случилось, и у нас нет времени выяснять. Мы знаем, что Джес расстроена и агрессивна; возможно, пьяна. Что-то в ее поведении дает понять: она уже пускалась во все тяжкие. Полагаю, она способна сделать нечто опасное — себе или кому-нибудь другому.

Мы взбираемся следом и находим Джес: она привалилась к стене и сидит — и, обратившись к лестнице, выкрикивает оскорбления. Я называю ей свое имя и спрашиваю, могу ли я поговорить с ней о том, что происходит.

— Нет, едрить, не можешь.

Я уже включил рацию — и теперь она жужжит. Я на миг отступаю назад.

— «Красная база», пожалуйста, можете отправить полицию на тот адрес, где наш текущий вызов?

— Вас понял. Вы в безопасности?

— Мы — да, но наша пациентка расстроена и агрессивна.

Теперь по лестнице поднимается ее парень.

И словно кто-то щелкает выключателем — и вдруг Джес вскакивает на ноги, и пинает балконную решетку, и дергает перила, и тянется к своему парню, и, полыхая, взрывается потоком едкой, как купорос, брани, все громче и пронзительнее, пока не переходит на крик. И Джес честит своего парня бешено, и все заковыристей, и похабней, и то и дело объявляет, что-де он на нее руку поднимал, зато она-то его всего отметелила, — и угрожает, что ему и еще наваляет.

Мне не нравится, к чему все клонится, и я хочу вывести спорщиков оттуда и охолонуть горячие головы. Я шагаю к ней.

— Джес, пожалуйста. Посмотрите на меня секундочку.

Она замирает и вперяется в меня диким, полным ненависти взглядом.

— Не подходи. Едрить. Ко мне.

Вдруг вся ее неуравновешенность остается в прошлом. Она резко трезвеет: берет себя в руки, готовится — и, кажется, вот-вот кинется. Я оборачиваюсь к ее парню.

— Дружище, не хотите вернуться вниз? Дать ей минутку?

— Не нужна мне долбаная минутка!

Но парень куда как рад хоть крохотной передышке. Когда он переводит дух, Джес перегибается через перила и обрушивает дождь ругательств и едва ли не плевков ему на голову. Он останавливается, и отвечает, и кое в чем обвиняет ее сам: мол, она-то с его другом ночь провела. Это ее не утихомиривает.

Джес выпускает визави из виду, проходит через галерейку и ищет новую цель. Хватает с пола рюкзак, снова распахивает дверь и оказывается на общем балконе. И комок ужаса подкатывает у меня к горлу. Она добирается до перил и свешивает сумку через ограждение, потом роняет. Миг спустя сумка врезается в землю внизу.

— Уходите оттуда, Джес.

Только она не уходит. А берется за поручень одной рукой, потом другой. И поднимает правую ногу. На ней тяжелые шнурованные ботинки, и узкие джинсы, и куртка вроде армейской. Она достает ступней до верхней перекладины, потом подает ее вперед и вытягивает ногу над верхним краем, и сгибает колено над прутом.

— Нет-нет, не надо так, — говорю я, настолько же себе, насколько и ей.

Джес приподнимается, и наклоняется влево, и перегибается всем торсом и задней частью так, что седлает перекладину — в семи, а то и восьми метрах над бетоном, и в этой точке она едва ли не наполовину за перилами — и ничуточки не дает понять, что вернется обратно.

Вот оно как. И нужно что-то делать.

Я о стольком передумываю — обо всем сразу. Она правда хочет спрыгнуть? И буду ли я выяснять? Убьет ли ее падение с третьего этажа? Зависит от того, как она приземлится. Высоты хватит, чтобы серьезно навредить. Она говорила «не касаться», то есть и от перелома ноги ее не уберегать — или от чего похуже? И наконец, мне приходит на ум эгоистичное, трезвое: если она спрыгнет, а я останусь на месте, хотя до нее рукой подать, ну и как же плохо это будет выглядеть?

Такие мысли — минутное дело, но их словно отпихивает локтем более непроизвольный ответ.

И я тянусь вперед и хватаю свободно висящую ткань ее куртки. Я забираю в горсть как можно больше и тяну назад, к себе. И, не задумываясь, широко расставляю ноги, и тащу — а сам отступаю: я вовсе не хочу, если Джес решит падать, сорваться за ней следом. На миг все зависает в неустойчивом равновесии, но потом она резко опрокидывается едва ли не на меня, и ее ноги огибают верхний прут, и она наступает на пол балкона и так приземляется по правильную сторону от перекладины.