Выбери меня

Я смотрела на сверкающий под фонарем снег, на черное небо и чувствовала себя бесконечно одинокой.

Когда не смогла шевелить пальцами на ногах в валенках, а руки в варежках уже не реагировали на мое отчаянное желание их сгибать и разгибать, пошла искать нашу улицу. Встретила двух соседок. Старухи, живущие в одном из соседних одинаковых домов, всегда ходили парочкой. Я их запомнила, потому что имена детей они узнавали странным способом. Вместо того, чтобы подойти и спросить, как тебя зовут, они начинали выкрикивать по очереди разные имена и ждать, на какое ребенок отзовется. Так они узнали, что меня зовут Вера.

Летом, когда я рвала цветы на поляне между домами, рядом с развешанным на веревках чьими-то простынями и пододеяльниками. Я обернулась, услышав свое имя. Значит, Вера, самодовольно сказала одна другой.

Они как обычно шли под ручку и увидев меня сказали, иди к своему дому, там мама тебя ищет. Я насупилась и буркнула, что никто меня не ищет. Хотела мелодраматично добавить, что я никому не нужна. Но потом вспомнила, что папе нужна. Хотя на самом деле, наверное, это он мне нужен больше, чем я ему. Просто он спит. Потому что никогда не закусывает, как нормальный человек.

Мама стояла под фонарем у нашего дома и громко разговаривала с соседкой с первого этажа. Увидела меня и буркнула, пришла. Раздраженно поправила серую песцовую шапку, которая сползала на глаза. Соседка посмотрела на меня с осуждением.

*****

Больше всего на старой квартире, где мы жили втроем, я любила гулять с папой и болеть. Особенно, если родители не вызывали бабушку – маму папы. Тогда со мной оставалась моя, и я часто думала, была бы она все время такой, как во время моей болезни. Мы ложились вместе на ее диван перед телевизором, и она читала мне вслух книжки. Я очень любила рассказы про хомяка Фому. Мама читала с выражением, на разные голоса. Один самый смешной много раз подряд. Она говорила, что у нее уже заплетается язык, но все равно продолжала. А потом у нее садился голос, и она начинала подолгу откашливаться.

Ближе к вечеру приходил папа. Если мама продолжала кашлять, недовольно кривился. С возрастом, уже без чтения книг вслух, мама откашливалась все чаще. Папа прикрикивал на нее, чтобы перестала хыркать. А она жалобно отвечала, что ничего не может поделать, у нее как пленка в горле.

В новой квартире, куда мы переехали через несколько лет, папа громко захлопывал дверь в нашу с ним комнату. А я оставалась слушать мамино хырканье, зараженная его раздражением на нее.

После недели на больничном со мной мама часто заболевала тоже. Она шумно сморкалась в носовой платок, прятала его в глубоких карманах цветастого халата и повторяла, что всегда, ну просто всегда ты заражаешь меня своими бациллами. Мне почему-то казалось, что такой вариант ее вполне устраивает. Тогда она почти не читала мне, а лежала на диване с томиком из серии «Подвиг». Без картинок внутри, в обложках, которые почему-то вызывали у меня тревогу.

Я выжидала момент, когда можно будет забраться маме под бок. Мне очень хотелось, чтобы она погладила меня по голове. Не знаю, почему нельзя было просто об этом попросить. Наверное, потому что не были приняты с ее стороны нежности.

Я залезала к маме на диван, она гладила меня по голове и рассказывала, что, когда сама была маленькой, у них была сибирская кошка Варька. Бабушка, лаская кошку, всегда приговаривала, ты моя красавица, писанная красавица. Если маленькая мама болела, бабушка тоже гладила ее по голове и повторяла, ты моя красавица. А мама всегда спрашивала, писанная?

Каждый раз, гладя меня по волосам, мама вспоминала об этом. И я представляла, что мы сейчас в том их старом деревянном доме в центре города, недавно закончилась война, и я – это маленькая она, а она – это бабушка, которая умерла задолго до моего рождения.

*****

В одно слякотное мартовское воскресенье мы с папой поехали на рынок рядом с Московским вокзалом. На мне была коричневая крутка, которой я страшно стеснялась. Потому что она мальчишеская. И шапка крупной вязки из грязно-розовой пряжи. Ее связала мама, потому что на мою голову ничего не найти. Мы зашли с папой в ту рынка, где торговали животными. Папа и продавщица разрешили мне гладить щенков мальтийской болонки. Они пищали в большой корзинке и возились вокруг своей белой длинношерстной мамы с хвостиком на голове и темной от слюней шерстью у пасти. Все произошло, словно волшебник взмахнул своей палочкой. Один из щенков с забавной мордочкой и торчащими наружу из-за неправильного прикуса зубами вдруг оказался у меня за пазухой. Папа быстро отдал толстой хозяйке щенков красную десятку, и мы поехали на трамвае домой. Я была настолько оглушена счастьем и правом стать владелицей собаки, что даже не думала, что скажет мама. А мама перед каждой нашей поездкой на этот рынок наказывала, чтобы не вздумали никого покупать. Она сыта по горло блохастыми полосатыми котятами, которых я регулярно таскаю домой.