Выбирая будущее

   Мы даже не купались. Назад ехали на пароходике на верхней палубе. Надежда положила мне голову на плечо. Ее распущенные черные крашеные волосы щекотали мне обожженную шею. Багровое солнце утопало в Волге. Люди снова смотрели на нас, или моя мнительность предавалась персекуторным иллюзиям. Насытившись, я не хотел больше встречаться с Надей.

По-моему, и она не хотела. На прощанье, почти со злостью она сказала, что удивлена моим консерватизмом, проявлявшимся хотя бы в том, что электрокатер, я называл пароходиком. Короткий поцелуй, как щелчок, в губы, и она взбежала на пригорок к элитным домам, в одном из которых жила. Нам не предписано более встречаться.

   Занятый новым учебным годом, я забыл про нее. В двух семестрах предполагалось окончательно определиться с врачебной специальностью.

                                                                                   15

      Я увиделся с Надеждой только в ноябре. Лил снег. Иногда шел снег. Иней облепил деревья на Аллее Павших Героев, на улице Ленина и на набережной. Корабли приходили молочного морока  и уходили в туман. Протяжный стон гудков висел над Волгой.  “Гаситель” стоял на пьедестале. Он не мог уплыть. Возле  него я и другие “моржи” по утрам по ослизлым ступеням и лезли в становившуюся с каждым днем все более холодную воду. Я делал несколько гребков, привыкал к холоду, ползшему от стоп к чреслам, в живот, к горлу. Пятьдесят гребков вперед до спазма в руках и над ключицами. Поворот к темному, скупо вырисовывавшемуся берегу. Лед кружевом очертил набережную. Я перешагивал через мерцающую бахрому, стараясь не порезаться, к сложенной кучкой одежде. Никогда не вытирался. Так больше адреналина. Делал зарядку, роняя брызги на джинсы и ветровку. Скоро, совсем скоро, нас людей заменят машины. Но еще есть время насладиться радостью ноябрьского утра, залезть в пасмурную схватывающую до мозга костей ледяную воду. Радость – роботы в ноябре в Волгу без производственной нужды не полезут.

  Та поздняя осень одарила меня особенно страшными женщинами. Одна школьница любила курить крепкий табак, и просила заказывать “Беломор”, раритетно продававшийся коллекционерами. Другая как у медика просила у меня амфетамин. Третья, шестнадцатилетняя гимнастка с переломанными брусьями голенями, требовала алкоголь, признавая в интиме исключительно dog style. Вновь нарисовалась "поющие полтора”. Полтора центнера благодушного теста тела звали отдаваться в реанимационной палате среди умирающих. Изголодавшиеся тетки набрасывались на меня в ресторанах, подмахивая то вдвоем, то по одной. Если их выгоняла вместе со мной моралистка мать  под вопли проснувшихся детей, отдавались в подъезде на подоконнике. Подвернулись две зэчки, одна глухонемая. Я мечтал о дочери речного капитана, которой по глупости отказал на втором курсе. Вновь и вновь вспоминал, как она старалась  и в постели, и, показывая богатую квартиру, где унитаз украшался седалищем и крышкой из красного дерева. Я вспоминал, как мы гуляли по палубам прогулочного корабля ее отца. Обнимались в  каюте с лунным светом дорожкой из иллюминатора. По пылкости поцелуев, самоотдаче, я понимал: она любила меня. А я боялся ее любви. Она торопилась стать матерью, а

                                                                                                                                                                  18

мне тогда еще не исполнилось восемнадцати, хотя физически развитой, я лгал, что старше. Она похоронила отца, умершего от рака. Навязчиво вставала перед глазами сцена, как на кладбище она бросилась в вырытую для другого человека могилу рядом со свежезасыпанной ее отцу. Лена, ровесница Лена из института коммунального хозяйства сразу за нашим медом. Чуть дальше элитный дом с ее роскошной квартирой на четвертом этаже. Она будто ненароком заходила в областную библиотеку, где я проводил многие вечера. Мы шептались за старинным читальным столом под лампой с зеленым абажуром. Перед Леной лежала книга по профессии, передо мной – “Параллельные жизнеописания” Плутарх или “Аттические ночи”. Заколдованное ускользнувшее время, песок, посыпавшийся сквозь пальцы. Я свиньей ходил с Ленкой по магазинам, выбирая зимние сапоги, и так и не купил. Хорошие сапоги стоили четыре стипендии, но я скаредничал, не на стипендию я жил, а на шикарную помощь родителей. Трое моих джинсов стоили, как пять ее зимних сапог. Не то, и не так. Упущенные дороги жизни. Я мог

стать порядочным волгоградским врачом, а стал бездельником, заплатил одиночеством за распутство. Ленка вышла замуж за другого, родила. Она жила в самом центре. Мать имела связи. А я вот-вот закончу институт и поеду по распределению в деревню.

   Надя встретила меня в коротком расписанном павлинами халатике. Из-под него обворожительно выглядывали худые стройные бритые ноги. Маленькие безлифчиковые груди топорщились мордочками заблудших козочек. Моря зеленых глаз. Тонкая кожа с гусиными

лапками по-над висками, легкие морщинки, как зыбь на прозрачной воде, на лбу. Длинные