Выбор

Осушаю половину графина воды и плетусь в свою, только на сегодня, комнату. Дверь приоткрыта, и я замечаю тусклый свет, исходящий из комнаты.

Данила сидит в инвалидной коляске посередине моей комнаты. Теперь он нарушил мои границы, ровно так же, как совсем недавно я. Он в домашних шортах и майке, волосы растрёпаны, будто он только что вскочил с кровати. Но он не может вскочить, значит ждал? И долго?

— Решил пожелать мне доброй ночи, брат? — прохожу в комнату и швыряю бумажник на комод.

— Думаю, тебе не светит доброй ночи, брат, точно не сегодня, — в тон мне отвечает Данила.

— Тогда зачем приперся? За благословением?

— Ты — долбанный придурок, — руки брата крепко сжимают подлокотники коляски. Он взбешен.

— Я знаю. Это всё? — я не хочу его видеть, не хочу разговаривать, я хочу тупо спать.

— Не всё. Она любит тебя, только не понимаю за что, — ухмыляется брат и смотрит на голые стены моей комнаты. Да, братишка, здесь ничего интересного ты не найдешь.

— Мне по хрен. Что-то еще? — показательно растягиваюсь на кровати прямо в вещах, давая понять, что этот разговор мне не интересен. — Она любила их двоих и не могла определиться. Запиши, кстати. Неплохая фраза для твоих стихов.

— Ты совсем больной? Ты че устроил, дебил?

— Раскрыл тебе глаза, разве не очевидно?

— Мне очевидно, что ты окончательно чокнулся. Я женюсь, брат. Женюсь на Кристине. Ты слышишь меня? — орет этот ненормальный.

Нет! Я не слышу! Это не правда. Закрываю уши и как полоумный кручу головой. На Кристине? Он женится на Кристине?

— Я попросил Сашу быть рядом, поддержать в такое важное для меня время. Но если бы я знал, чем для нее это обернется, никогда бы не сделал ей так больно. Какой же ты мудак, — выплёвывает старший брат мне в лицо.

Мудак? Неет, я — конченный мудак. Мразь, саморучно разрушавшая самое светлое, что было в моей никчёмной жизни. Я сажусь на кровати и опускаю голову на колени, зажимая уши руками. В моей голове барабаном бьют все те паскудные слова, что я ей сказал. Мне страшно. Мне, черт возьми, страшно так, что начинаю метаться по комнате, как загнанный в ловушку зверь. Мне хочется орать и рвать на себе волосы, от бессилия, вины и беспомощности.

Кажется, я моментально протрезвел. Это как неслабая пощечина-удар и ты в себе.

— У вас ничего не было? Вы не встречались? — зачем я спрашиваю очевидное, но не могу не спросить. Мне нужно услышать от него.

— Нет. Мы были друзьями. По крайней мере до сегодняшнего вечера. Теперь не знаю. Она трубку не берет, и я ее прекрасно понимаю, — бьет по живому брат.

— Но я же видел…

— Что ты видел? — перебивает Данила, — как мы сидели рядом, взявшись за руки?

Молчу. Именно это я и видел.

— Ты появился в тот момент, когда Кристина ушла в туалет, а мы разговаривали с Сашей. Я ее благодарил за все, что она сделала для меня. Но ты, — тычет в меня пальцем, — идиот, не разобравшись, унизил ее, растоптал, окунув в грязи.

Закрываю глаза и шумно выдыхаю. Теперь я понимаю выражение «резать без ножа». Каждое сказанное братом слово, словно иглы с ядовитыми наконечниками, вонзается в мое тело. Всё прошлое время я беспросветно верил в их отношения, накручивая себя и разъедая изнутри беспочвенной ревностью. А ничего не было. Ничего. Блть, я же видел, как она смотрит на меня, как отдавала себя полностью, без остатка и условностей. Как я мог не видеть, не верить, ошибаться?

— Как вы…

— С Кристиной? — снова будто читая мои мысли, перебивает брат. — С того дня, когда Саша собрала моих друзей там, в беседке, — на мгновении он замолкает, словно погружаясь в события того дня, — Кристина тоже пришла. С тех пор мы не расстаёмся, — улыбается брат, так мягко и по-доброму.

Рядом друг с другом в нас никогда не было таких эмоций.

— Не буду лукавить, — продолжает Данила, — поначалу я запал на Сашу. Знаешь, — замолкает он, словно подбирая слова, — ведь она первая, кто после аварии не жалела меня. Она смотрела на меня, как на человека, обычного, здорового парня. Она кричала, грубила, ругалась, но ни разу в ее глазах я не увидел жалости. Конечно, я поплыл, — от этого откровения я инстинктивно начинаю закипать, но вовремя себя одергиваю, — я даже признался ей в чувствах, путая влюбленность с благодарностью, — невесело усмехается Данила. — А она технично поставила меня на место.

Вспоминаю тот день, когда опять поддавшись домыслам и догадкам, не разобравшись, поверил в собственный придуманный бред. Она ведь просила поговорить, сколько раз просила, а я всё глубже утопал в своей искаженной правде.

Моя жизнь снова летит к чертям, как когда-то семь лет назад, только в этот раз я сам всё разрушил. Она не простит, я бы не простил. Но я буду грызть землю, валяться в ногах, вымаливать, но растоплю ее большое светлое сердце, чего бы мне это не стоило. Потому что по отдельности уже никак, мы как черная и белая клавиши одного рояля, мы настроены в одной тональности и без одной из нас музыка не зазвучит.

— Теперь ты понимаешь, какое дерьмо натворил?

Понимаю, потому что сам по уши в этом дерьме.