Выбор

Я не ожидаю, как дверь квартиры, которую я охраняю, тихонько отворяется и из нее показывается белобрысая голова Шумахера. Пацан смотрит то на меня, то озирается назад. Дверь снова закрывается, но через минуту, открывается снова. Растрепанный, как после сна, Никитос, в домашней футболке, тапочках и трусах с зелеными динозаврами, выходит в подъезд, пытаясь бесшумно прикрыть за собой дверь. Молчу и наблюдаю, как в тоненькой ручке ребенок держит блюдце, а подмышкой зажимает спортивную термо-бутылку.

— Здорова, Шумахер, ты чего?

— Привет, Макс, — протягивает тарелку, на которой лежат два горячих пышных сырника. — Это тебе. Мама приготовила.

Я беру тарелку и смотрю на пацана. Как можно быть таким идиотом, как я? Как можно было принять женщину за коварную охотницу за богатством, у которой растет такой сын? Сейчас я ненавижу себя еще сильнее, глядя в глаза ребенку, самого важного и дорогого человека которого, я так бесчеловечно унизил и растоптал.

— Это мама передала? — мне не верится, что моя Веснушка вдруг сжалилась надо мной, но маленькая надежда уже разливается по венам теплом.

— Эээ… — мнется Шумахер, почесывая свою белобрысую макушку, — ну…я сам взял, пока мама умывается, — опускает головку, будто в чем-то виноват передо мной. — Для тебя.

— Спасибо, Шумахер, — треплю его по голове, — ты-настоящий друг, — протягиваю ему руку и голубоглазый ее уверенно пожимает.

Я тронут. Да что уж там говорить, меня буквально размазали по стенке и ткнули в свое же говно лицом, указывая на никчемность и тупость. Маленький ребенок оказался гораздо великодушнее и мудрее нас, взрослых людей. Вот, у кого нужно учиться жизни: любить безусловно, радоваться открыто, сопереживать искренне и помогать бескорыстно, не притворяться, а быть честным перед собой и другими, жить, как чувствуешь, вопреки чужим ожиданиям.

— Мама злится на тебя. Один раз я слышал, как она назвала тебя козлом, — шепчет Никитос, словно доверяет мне страшную тайну.

— Твоя мама права, — вздыхаю я, еле сдерживая смешок.

Ну рыжая, ну зараза мелкая! За козла ответишь!

— А еще она плачет, — садится на корточки рядом со мной, ковыряя торчащую из футболки нитку, — очень часто.

А вот это серьезно. И мне невыносимо стыдно и больно, что эти слезы из-за меня. Сглатываю образовавшийся в горле комок. С меня будто заживо кожу сдирают, а потом сверху посыпают солью.

— Из-за тебя? — заглядывает в глаза своими бездонными океанами, отчего я теряюсь и отвожу взгляд в сторону.

Не могу. Не могу смотреть ему в глаза. Я чертовски виноват перед этой маленькой большой семьей.

— Из-за меня, — признаю я. И готов отвечать за свои поступки, пусть даже всю оставшуюся жизнь.

Мальчишка вздыхает и резко спохватывается. Вытаскивает зажатую подмышкой бутылку и протягивает мне.

Открываю термо-кружку и делаю глоток — там теплый чай. Беру с тарелки пышный, уже остывший сырник, а другой протягиваю Нику. Мальчишка на удивление принимает и засовывает в рот.

Так и сидим: вдвоем на корточках, в душном подъезде, пережевывая нежнейшие сырники. И мне так хорошо…

— Никогда и никому не позволяй обижать твою маму, ты меня понял, Шумахер? — кивает, — а теперь беги домой.

Голубоглазый поднимается, вытирая о футболку жирные пальцы, забирает тарелку с бутылкой и скрывается в квартире, где мне пока нет места, но куда отчаянно рвется моя душа.

55

Саша

Мне кажется, что я не плохо справляюсь. Я не рву не себе волосы, не закидываюсь шоколадом и картофелем фри, не смотрю слезливые мелодрамы. Я мою голову, крашу ресницы и хожу на работу. Всё, что я позволяю себе — тихонько всплакнуть в подушку перед сном. Теперь придется и с этим завязать, потому что пару раз Никитка меня ловил за мокрым делом.