Выбор.

– Девочки, мне кажется, пора экзамены сдавать, а не разбрызгиваться словами, – вступила в разговор, вероятно, с намерением его прервать, овальная девица с румяными яблоками щёк. Острые вишенки глаз осуждающе выпиливали мужские силуэты. – Так можно и математику провалить. Ей острые языки ни к чему… и детские теоремы не помогут.

Она акцентированно блеснула взглядом в сторону Пифагора и, как заботливая наседка, обняла крыльями своих цыплят.

Девушки отвернулись, и все выдвинулись к двери аудитории, где должен был начаться экзамен.

Молодые люди смотрели вослед уходящей разлучнице. В душах хранилась досада от обрыва бурной беседы. Они видели со спины её роскошные формы и бурлили.

А потом Майский как бы опомнился:

– Девочки, мы с вами! Мы ваши талисманы!.. И кто бы чего ни подумал, а я бы согласился и экзамен за неё сдать, и за всех сразу, – озираясь по сторонам, решительно заверил он.

– За кого за неё?

– За женщину с румяными яблоками щёк!..

Глава вторая

В комнате общежития четыре панцирные кровати. Архитектура сталинских пятилеток: с высоким потолком, своды с узорным орнаментом. Напротив двери большое окно в центре. Под подоконником письменный стол с задвинутыми стульями. Ещё один между кроватями у стены: кровати не первой свежести, с затёртой полировкой. Направо от двери встроенный шкаф с фанерными, выбеленными эмульсионкой дверками. У окна справа с закинутыми руками за голову лежит с сытыми мыслями Семён Цветов.

Дверь распахнулась и захлопнулась. Комната осветилась, стало суетно. Прибыл Матьяш, всклокоченный и радостный, с лицом иконописца.

– В деканате чуть не захлебнулся звонкой радостью. С ног чуть не снёс Лидию. Помнишь «ягодку»? Она тоже как солнце осчастливилась. Вся так запылала, аж её лицо смешалось с малиновыми губками. А когда оповестила, что они устроились здесь же, за стенкой, – он постучал пальцем по стене, – тут уж чуть в пляс не пустились… Солидность сдержала.

– Подозрительное совпадение, не правда ли? – заметил с иронической ухмылкой Семён.

– Но это закон жанра! Всё предсказуемо. Как только тогда соприкоснулись – и как магнитом потянуло.

– Нафантазировал. Каким, к чёрту, магнитом?

– Обоюдожеланным…

– Вова! У тебя энергии, как в кипящем самоваре. Только она вся уходит в ноги. Они как колёсная пара в паровозе.

– Так я на самовар или на паровоз похож?

– На самовар похож Коба. Особенно когда без трусов… А ты больше на голодного волка. Тому лишь бы увидеть красную шапочку…

Матьяш расплылся в доброй улыбке. Его губы съехали на сторону, а глаза умилились.

– А ты что, его видел?!

– Кого?

– Кобу.

– Не видел, но вообразил…

– А я уж было подумал чего-то ещё… Скороспелые!..

– Ну ты и извращенец. А я-то уж было обожать тебя начал…

– Кипячёные у тебя мысли. Чаще пар спускай… – с нисходящей улыбкой Владимир приблизился к сокурснику и ладонью потрепал его голову. – Живём, Сеня, не по своеволию, а по страсти, но обуздывать её – дело богово… Мы народ растрёпанный, лохматый, в противоречиях утопаем… Без узды немыслимо…

– Вот философ хренов. Действительно, тебе на фило-со-логию надо было. С гендерным уклоном…

– Да я бы и не прочь, если б такая существовала, но с обстоятельствами не совпала бы…

Владимир Матьяш был выходцем из детдома. Вероятно, законы той жизни помогли ему стать в общении мягким и, мало того, универсальным. В этом смысле ему давалось легко как в контактах с воспитанниками, так и с воспитателями. Мало того, он ощущал себя любимцем публики и играл эту роль с удовольствием избалованного ребёнка. Когда любят, прощают всё, и ему прощали. Только дети за вольности, взрослые за вспышки нежданных откровений и раскаяний. Этим и в дальнейшем он облегчил свою жизнь, торя для себя перспективы комфорта и невероятных продвижений по службе. Не имея технического образования, имея только среднее, его начальство двинуло в Сургут по прокладке трубопроводов сначала в мастера, а вскоре и в прорабы. В условиях тайги и командировок этот фокус был не единственный, но редкий, присущий его дару общения и целеустремлённости. И вот пришла пора новых перспектив, а образ прораба за границей, куда его наметили, не складывался – образование в условия не вписывалось. Его неприятие наук пришлось ломать начальству и вновь двигать, но по образовательной стезе.

Он выдвинул из-под стола стул. Сел. Глаза блеснули солнцем, и он продолжил:

– Сеня, не видел ты тайгу, болота, трубы, уходящие за горизонт. Не чувствовал романтику бродяги-прораба. Вымученные лица сварщиков, людей от работы, запахов тайги и гнуса. Повертишься, покрутишься в резиновых сапожищах по бескрайностям туманным, вкусишь ароматы и сладость привольной жизни с привкусом обязанности перед людьми… и к чертям собачьим пошлёшь все эти академические фокусы. Образование – это всего лишь части речи большой бурлящей жизни.