Выбор

- Я возьму подарки, папа. Со мной ничего не случится. Спасибо, Илья Петрович. Я передам маме. - Она придвинулась на шаг к нему, встала на цыпочки и очень серьезно поцеловала его в подбородок. - Провожать я вас не приеду. Вы не хотите. И хорошо. Потому до свидания. Кстати, жить чужой среди чужих лучше всего. Никто никого не знает. Никому до тебя нет дела. Хорошо. Жить, как киплинговская кошка. Помните, она ходила сама по себе?

- Не кошка, а кот, - поправил Лопатин, мрачнея. - В этом есть разница, Вика.

- Все равно! Еще раз до свидания!

Илья с отяжеленным дыханием поцеловал ей руку, ноздри его сжались и разжались, как если бы он втянул запах оздоровляющего лекарства в тепле ее кожи, выговорил застревающим в горле шепотом:

- Прощайте, Виктория. Я все сделаю, что обещал.

- Почему "прощайте", Илья Петрович? Почему вы так грустно сказали?

Он промолчал, глядя ей в лицо. Она повторила:

- Почему "прощайте"?

- В моем возрасте никому не ведомо, проснешься ли утром здоровым, насильственно-бодро и вежливо объяснил Илья и, уронив голову в поклоне, промокая влажный лоб платком, напряженно-ровными шагами проводил Викторию в переднюю.

Когда же он вернулся в комнату и с видом вольности в мужском обществе расстегнул на все пуговицы пиджак, отпустил узел галстука, когда потер скомканным платком дрожащие пальцы, вроде согревая их под этим платком, показалось, что весь он ледяной, мокрый под костюмом, и пот, покрывавший его лоб, его виски, был щекотливо-холоден, а шампанское, которое он плеснул в бокал и отхлебнул, войдя в комнату, не в состоянии было растопить в нем что-то замороженное, заковавшее его.

- У тебя обаятельная дочь, Владимир, - проговорил Илья надтреснутым голосом. - Да, обаятельна и умна. Но по молодости не знает, что мир идет от плохого к худшему. Сейчас человеку плохо везде. Везде и всем. Ни у кого нет богов. И нет веры в себя. И в других... Все мы путешествуем в пустоте, не зная, куда и зачем. - Он замолчал и, усиливаясь твердо держаться на ногах, обошел стол, с замедленной тщательностью долил бокалы, так подчеркивая неуемное желание продолжать пить со всеми, и стал чокаться поочередно. - В последние годы я убиваю время чтением. Помню фразу одного русского писателя: "Будем пить на сломную голову!" Что касается до моего режима, Владимир, прибавил он и недобро засмеялся, чокаясь с Васильевым особенно протяжно и значительно, - то придется расплачиваться по крупному счету. И наличными. Alles*.

______________

* Всё (нем.).

- Тогда остановись, Илья, ты это можешь, - сказал Васильев.

- Зачем? Не вижу смысла. Сегодня надо пить. Завтра - адью, аллес.

Да, этот переутомленный жизнью, серьезно больной человек не имел ничего общего с самим собой в навеки ушедшем прошлом, и все-таки связь эта была. Она была и в том, как он сказал о внешнем сходстве Виктории и Марии, и в том, как печально поцеловал руку его дочери, и в том, как, прощаясь, долго и вспоминающе глядел ей в лицо, наверное, находя повторенные чудом Мариины черты, той Маши из неповторимой и прекрасной юности, когда он, Илья, был другим. Было похоже, что в Виктории, ее глазах, гибком голосе, ее улыбке он видел прежнюю молодую Марию и, быть может, в попытке вернуть лучшие свои годы, что-то оправдать, искупить, помочь, с чем-то проститься, готов был на неоправданное в его положении безумие, переворачивающее все в их взаимоотношениях.

- Я должен тебе сказать, Илья... - раздельно произнес Васильев и, сразу заискрившись гневом, договорил с трудом уравновешенно: - Очень жаль, что получилось так. Очень жаль, но я попросил бы тебя оставить в покое Викторию... Думаю, что ты хорошо понимаешь, о чем я говорю. Мне не хотелось бы пакостить нашу "зарю туманной юности"... и все то, что было... Да, именно так. Поэтому разреши откланяться и пожелать тебе счастливого пути, Илья!

Васильев встал, сверх меры спокойный, отчужденный этим смертным спокойствием, которое внутренне подавляло его, и прибавил необлегченно:

- Пожалуй, встречаться нам с тобой не имело никакого смысла. Мы кое-что испортили напрасно. А впрочем, так должно было быть...

- Подожди! - не разжимая зубов, крикнул шепотом Илья, и его лицо приобрело заостренное, жесткое выражение. - Подожди! - повторил он хриплым горловым выдохом. - Может быть, мы с тобой уже никогда не увидимся. Не торопись...

- О, владельцы истины! - вмешался Эдуард Аркадьевич и воздел подвижные руки в умиротворяющем недоумении. - О, два рыцаря истины! Научите, как жить! Как? И каким образом? Заграница - бяка, а мы - нака? Но, друзья, вспомните о голубке мира бесподобного Пикассо!.. Где ей, драгоценной, вить гнездо? Есть ли для нее география? Виктория - та же чистая голубка...

- Опять прет пустозвонство! - оборвал, яростно засопев, Лопатин и с видом человека, потерявшего терпение, выставил огромный палец в сторону Эдуарда Аркадьевича, загремел оглушительно, не давая ему говорить. - В данных обстоятельствах ваше участие и ваша ирония так же необходимы, как заднице галоши в апрельский день!