Выбор алианы

Старейшина поменялся в лице. Сраженный наповал дерзостью малолетней пигалицы, коей, несомненно, меня считал, открыл рот. Потом звучно клацнул челюстями и стиснул их с такой силой, что даже желваки обозначились на впалых щеках. Полагаю, в голове Тригада сейчас тараканами забегали мысли, которые можно было облечь исключительно в нецензурные выражения, не подлежащие озвучке. Только не при тальдене. А вот если бы Скальде здесь не было, точно бы молчать не стал, дал волю чувствам. И тогда бы я узнала о себе много нового и интересного.

С горем пополам обуздав эмоции и навесив на лицо жалкое подобие фирменного выражения его ледышества – безразлично-отстраненное – советник снова открыл рот с явным намерением атаковать.

К досаде Тригада, слово неожиданно взяла мадам пятнистость, сипло прокричав:

– Да ты же… ы-ы-ых… ненавидишь меня! Ненавидишь!!!

– Только не захлебнитесь ядом. И так ведь дышите через раз, – предостерегла ее я.

И едва не оглохла от визгливого:

– Эсселин Сольвер! – Это уже превратила наше трио в квартет придворная сваха. С того самого момента, как я вошла, сверлившая взглядом у меня во лбу миллиметровые скважины. – Да сколько же можно?!

И правда, сколько можно мне мозг выносить?

– Это месть! Она-а-а… кха-кха… мне отомстила! – продолжала разоряться графиня.

– За что бы Фьярре тебе мстить? – наконец перестал изображать ископаемое Герхильд. – Далива, эти обвинения и правда звучат глупо. Ясно, что притянуты за уши. Накидку мог подложить кто угодно.

– Я бы не сказал, ваше великолепие, что они глупые, – задрав подбородок, наверное, чтобы казаться выше и значимее, заявил пожилой маг.

– Я вас услышал, эррол Тригад. А теперь помолчите. – Тальден перевел сумрачный взгляд на фаворитку и потребовал: – Далива, отвечай. Я задал тебе вопрос.

– Конечно! Ты ее выгораживаешь. Ее! А я… я… – всхлипнула ползучая гадина, которую мне было ну нисколечко не жалко, и с упоением зарыдала.

– Ее сиятельству нужен отдых, – вмешался в этот дешевый фарс эррол Хордис. Кашлянул, привлекая к себе внимание, и пристально посмотрел на Скальде. – Все разговоры лучше отложить до завтра.

– Хорошо, – не стал настаивать на допросе Ледяной. Приблизившись к лекарю, что-то сказал ему тихим голосом.

Вздрогнул, когда д’Ольжи, подавшись вперед, ухватила его за руку и прошептала слезно:

– Скальде, ты зайдешь потом? Мне очень плохо. – Сипло вздохнула и натужно выговорила: – Никогда не чувствовала себя так отвратительно.

Я тоже.

Перед глазами уже вовсю плясали чертенята с вилами. Вот бы поддеть ими графиню и в ад на раскаленную сковородку! Далива своего не упустит. Теперь вовсю будет пользоваться положением жертвы. А этот дурак… Пообещал, что заглянет позже справиться о здоровье своей подданной.

После чего широким шагом направился к выходу. По пути зацепил меня за локоть, обронив холодно:

– Надеюсь, хотя бы эсселин Сольвер сейчас в состоянии говорить.

– Ваше великолепие, нужно, чтобы ее допросили маги! – послал нам вдогонку злобный старикашка.

– Нужно, чтобы вы угомонились, перестали выдумывать и занялись наконец поиском фактов. Вы и ваши маги!

Мы прошли (хотя точнее будет сказать – меня проволокли) мимо возбужденно перешептывающихся придворных и хлопающих ресницами алиан. Скальде не сбавлял скорости. Не прошло и минуты, как сумрак галереи поглотил фигуры в ярких камзолах и платьях, скрыв их от нас.

А нас – от всех любопытствующих.

В последний раз оглянувшись назад, поняла, что больше не чувствую тяжести ладони на своей руке. Тальден остановился и теперь гипнотизировал меня взглядом отмороженного удава. А я после прогулки к источнику Юны как никогда остро ощущала себя беззащитным кроликом.

– Ты правда мне веришь? Клянусь, мне бы подобное и в голову не пришло!

– Фьярра, ты хотела ей отомстить? – вопросом на вопрос ответил Герхильд.

Я выругалась. В сердцах и в мыслях. Выразительно так проматерилась про себя, хоть каждое слово отчаянно просилось наружу. Вместе с чувствами, уже который день снедавшими меня.

Последнее время я бросалась из одной крайности в другую. То мне было страшно за Скальде, и тогда вспоминала, насколько Далива для него важна. То становилось страшно обидно за себя. Я то мечтала сбежать из Адальфивы, подальше от изменщика, то тянулась к нему и душой, и телом, раз за разом пытаясь забыть об увиденном.

С забыванием получалось плохо. С прощением – и того хуже. Воспоминания последних дней, как крупинки песочных часов, рассыпались по сознанию. А потом эти иллюзорные часы кто-то переворачивал, песчинки собирались в кучку, и все начиналось по новой.

Я ведь действительно мечтала проучить д’Ольжи, под воздействием эмоций собиралась объявить ей войну. А успокоившись, поняла, что от мелкой пакости легче не станет. А на что-то крупное и широкомасштабное я была не способна.

Да и вообще, проще было запрещать себе думать о графине, чем вынашивать план вендетты.

– Хотеть – еще не значит сделать.

– Что вы с ней не поделили? – разбивались на осколки слова.

«Будь лапонькой, Аня. Белой и пушистой. Чтобы Герхильд не стал психом. Мертвым психом», – напомнила себе мысленно.