Выбор. Долгие каникулы в Одессе

И в это время Одесса не просто южный приморский город но, как и Москва, тоже столица. Только не советской империи, а преступного мира этой империи. Я был полностью согласен с Эсфирь Самуиловной, что ничему хорошему там меня не научат, а «барабаить лобазы» (грабить магазины) мне действительно категорически не хотелось. Я непроизвольно сжал ладошки и видимо этим привлёк внимание женщины. Она склонилась над моим лицом:

– Мишенька, ты очнулся?! Шо у тебя болит деточка? Ты хочешь кушать?

– Мамочка, не отдавай меня! – я непроизвольно вцепился в её руку, всхлипнул и из моих глаз градом покатились слёзы. – Чёрт! Меня опять захлестнули детские эмоции.

– Да шо ты Мишенька! Я никогда тебя не оставлю и никому не отдам! – Эсфирь Самуиловна достала из кармана фартука огромный носовой платок и стала им утирать мне слёзы, но не удержалась и сама захлюпала носом.

– Позвольте! Фирочка, дайте мне поговорить с молодым человеком. Я ж всё-таки доктор и это мой пациент! А у Вас он только плачет! К ребёнку надо с лаской, добротой…

«Мама» кивнула головой и поднялась со стула, куда тут же примостился слегка пожилой мужчина с ярко выраженной семитской внешностью. Немного располневший, «средней лохматости» но уже начавший лысеть, в приличном, но слегка поношенном костюме-тройке и опирающийся на солидную трость с набалдашником в виде львиной головы.

– Ну-с, молодой человек, давайте знакомиться. Меня зовут Семён Маркович, я доктор. А вас, как мне сказали, зовут Миша. Правильно?

– Да, Миша. – В моём горле вдруг стало сухо, и я еле смог прохрипеть эту короткую фразу.

– Вам трудно говорить? Может дать воды?

Я согласно кивнул и сделал пару глотков из поданной мне чашки.

– Миша, шо с вами случилось? За то, как вас избили, я уже видел и имею вам сказать, шо у вас всё будет хорошо. Ничего страшного не произошло, и вы уже идёте на поправку. Но за шо вас так жестоко били?

Я пожал плечами, мне и самому хотелось бы это знать.

– Вы не знаете, или не хотите говорить?

Вот, блин, доктор называется. Нет, чтоб здоровьем пациента интересоваться, так он допрос ведёт, как мент какой-то.

– Я не помню.

– Совсем ничего не помните?

Я отрицательно помотал головой.

– А как вашу маму зовут, вы тоже не помните?

– Маму звали Вера Андреевна.

– Почему «маму звали»?

– Она умерла два года назад! – У меня опять потекли слёзы и я начал всхлипывать.

– Семён Маркович! А у Вас таки Мишенька не плачет?

С возмущённым возгласом моя домохозяйка ловко вклинилась между мной и доктором. Начав одновременно успокаивающе гладить меня по плечам и промокать платком мои слёзы.

– Мишенька, не рви мне сердце, не плачь за маму, она уже в раю и ей там хорошо.

Доктор возмущённо запыхтел, но смолчал. Спустя пару минут «допрос» продолжился.

– Миша, а где ваш папа служит, и как его зовут?

– Папа Гриша, но его убили четыре года назад.

Теперь доктор смущённо замолчал сам.

– Семён Маркович, Вы такий добрый, такий добрый, як сам доктор Айболит! Так ласково спрашиваете ребёнка, шо я прямо уже боюсь за то, как вы будете спрашивать ево не ласково.

Голос моей хозяйки прямо так и сочился язвительностью. Но доктор сделал вид, что не заметил этого и вскоре «допрос» продолжился. В последующие два часа я прочувствовал на своей шкуре, что означает выражение «как партизан на допросе». Но у меня была железная «отмазка». Если я не знал, что и как отвечать «дознавателю», то просто пожимал плечами и говорил, что не помню.

При этом доктор почему-то смотрел на мою повязку на горле и согласно кивал головой. Позже я узнал, что при удушении часто случаются провалы в памяти, и чем дольше длилось удушение, тем глубже провал. Так что моё «не помню» отлично укладывалось в его медицинский диагноз.

За время «допроса» мы выяснили, что я, скорее всего, родился в Омске, но точно я этого не знаю. Но жил там точно, это я помню. Сколько мне лет не помню. Моя фамилия Лапин, это я помню точно, но друзья зовут меня «Лапа». Папа работал инженером на заводе, это знаю со слов моей мамы, но на каком заводе он работал, я не знаю. Мы жили в отдельной благоустроенной квартире, это я помню хорошо.

Где работала моя мама, я не знаю или не помню. Почему умерла мама, я тоже не знаю. Родственников никого нет, или я их не помню. Из детского дома сбежал, так как там били и отбирали еду (соврал, каюсь, вот так и рождаются легенды о невыносимых условиях для детей в детских домах).

Потом с товарищем, таким же беспризорником, товарными поездами добирались до Москвы. Там услышал от пацанов об Одессе. Где есть тёплое море и много рыбы, которую запросто можно поймать самому чуть ли не голыми руками. И где прямо вдоль дорог на деревьях растут яблоки и груши, которые совсем никому не нужны и просто сами опадают и гниют без пользы. А значит, их может сорвать любой, кто захочет и есть можно столько, сколько в тебя влезет.