кому-то назло
постим килотонны пустых тирад.
Затёрты до дыр
и банальны слова о мире,
и мечется время в разбитой летней квартире,
как белка — вперед, и ни круга назад.
И кажется, если его окликнуть,
заставить забыть, заставить отвыкнуть
от мысли, что всё своим чередом,
от мысли,
что всё идёт так, как надо,
что вышла вся кровь, что нет нигде ада,
то можно вырвать кого-то у смерти.
И если кричать хоть немного усердней,
То пуля вернется к тому, кто все начал.
Тогда я смогу.
Тогда я заплачу.
Марк Некрасовский (Луганск)
День был такой погожий —
Не умирать бы, а жить.
Телом своим прохожий
Младенца успел закрыть.
Плотью своей и кожей
Осколки сумел сдержать.
День был такой погожий —
Не хочется умирать.
Миной лежит убитый.
Рядом убитая мать.
С властью теперь вы квиты —
Не будете «бунтовать».
Нас не поймёт иноземец —
Что же мы за страна?
Надрывно плачет младенец.
Жизнь его спасена.
Мины свист и все застыли дружно,
Словно смерть нам прокричала «Хальт!»
Каждый знал стоять совсем не нужно,
Но один я рухнул на асфальт.
Взрыв — и птицами летят осколки,
Мёртвых отделяя от живых.
Девушку узнал я по заколке
И не смог я опознать других.
Крепко бутыли обняв руками,
К маме прибежал домой с водой.
Мама с изумлёнными глазами:
«Ты ж, сыночек, стал совсем седой…»
Наш город в кольце блокады
Нет дома вне обстрела.
По городу лупят «грады».
Бьют, чтоб земля горела.
И нет ни воды, ни света.
Закрыты магазины.
И в это страшное лето
Гибнет всегда невинный.
В городе треть населенья —
Жизнь ведь всего дороже.
А в церкви идёт служенье
Есть вера — Бог поможет.
Есть вера, и на Голгофу
Идёт, не боясь смерти.
Идёт отмолить катастрофу.
В осколочной круговерти.
А смерть его поджидала.
Взрыв, и он ей отмечен.
Но сердце ещё стучало
И был он готов к встрече.
Молил он о чуде Бога.
Милость просил, не мщенье,
Вела, чтоб к нему дорога
И каждый нашёл спасенье.
И голос был тише, тише.
Жизнь утекала с кровью...
Тот, кто добрей всех и выше —
Мир наш спасал любовью.
Это чьи, ребята, ноги?
Без сомненья, это Томка.
После взрыва на дороге
Только ноги и воронка.
Ах, как Томка танцевала.
Ах, как стэп стучала звонко.
А теперь её не стало.
Только ноги и воронка.
Не дошла до медсанбата
Медсестричка наша Томка.
И застыли три солдата.
Эх, проклятая воронка.
И застыли в злом молчанье.
Давит боль виски и темя.
А в молчаньи обещанье —
Отомстим, лишь дайте время.
Иван Нечипорук (Горловка)
Смотрят дети Могилёва
На последний снег с моста.
Сыплют небеса извёсткой
На луга и на дома.
Смотрит детвора Шахтёрска —
Неужели вновь зима?
Неужели пережили
Злобный огненосный год?
В зиму новую вступили —
Белый пух с небес идёт!
И, ликуя, смотрят дети —
Ольховой поток замёрз,
Вновь зима на белом свете —
Выжил маленький Шахтёрск.
Пепел Клааса стучит в моё сердце!
Время сучится в суровую нить,
Солнце войны, как горящий сестерций,
Этим огнём никому не согреться,
Кровь на руках никому не отмыть.
Пепел Донбасса стучится мне в сердце!
Боли река разделила навек —
Мир разорвала на две половины,
Век перерезал судьбы пуповину…
В наших воззреньях огромный разбег,
Мы не вернёмся к тебе, Украина!
Виктор Плешаков (Луганск)
Мне снится сон — я на войне
В крови, в грязи, в поту
Все тот же бой — фантом в окне,
Где я в цепи иду
Застыли в ужасе немом
Промерзшие поля
В глазах тоска. Идем? Идем.
Дебаль, судьба моя.
И бьется ключиком в висках:
Отсюда не уйти —
Надежда, злость, усталость, страх…
Лети душа, лети.
Упал один, за ним второй.
Когда же мой черед?
Рвет воздух в клочья надо мной
Убийца-пулемет.
И в этом сне я вижу сны,
Кричу от этих снов,
От разжиревших от войны
Дебали сытых псов.
Я в этом сне еще живой
И может быть, вернусь
Вернусь домой. Но снова — бой.
Когда же я проснусь?!
Виктор Полупан (Горловка)
Утро начиналось не с рассвета.
Утро начиналось со стрельбы,
И казались времени приметой
Кем-то наспех сбитые гробы.
Смерть витала где-то с жизнью рядом,
нёсся плач и стон со всех сторон.
И ревели в воздухе снаряды,
заглушая колокольный звон.
Каждый дом был линиею фронта
и не предвещал спасенья Спас.
Смрад и дым стоял до горизонта —
это просыпался мой Донбасс!
Я возводил вас,
как от зла редут.
Молился я на вас,
как Богу в храме.
И если к нам
каратели придут,
вы будете
запретными стихами.
Вас — очень близких
сердцу и уму —
сбивал в себе плотнее,
чем тюки я.
Враг не поймёт
зачем и почему
нужны стихи мне
именно такие.
Захочет он, пугая и грозя,
расправиться со мной,
как с иноверцем.
Но уничтожить
ни за что нельзя
того, что было выстрадано
сердцем!
Жара с войной смешались каждой клеткой.
Внезапно не во сне, а наяву,
как автоматной очередью меткой,
вонзился дождь в пожухлую траву.
И в той совсем не мирной обстановке
нам дождь казался выше всех наград.