Выбор Донбасса

Юрий нагибается, Профессор льет ему на голову воду из кружки, достает из кармана небольшой флакон, отбрасывает колпачок и обильно поливает голову Юрия шампунем.

Профессор. Это — бонус. От меня.

Юрий намыливает голову.

Профессор снова льет ему на голову воду из кружки.

Очень добрая, мирная картина.

Юрий пользуется моментом и, взяв из мыльницы кусок мыла, трет подмышки, пытается дотянуться до спины…

Профессор терпеливо ждет, вновь набирает в кружку воду и поливает Юрия.

Стоящий у двери с автоматом Ирокез с усмешкой наблюдает за ними…

Двор — день

Во двор въезжает БМП.

Из него несколько нацгвардейцев вытаскивают трех избитых пленных, пинками и ударами загоняют их в сарай в глубине двора.

Комната — день

Профессор стоит у окна, курит, смотрит во двор.

Около стола на стуле сидит Юрий.

Профессор. Вам нужен хороший врач, Анри. Что же нам делать?.. Отпустить вас — так вот, просто — я не могу, а вот обменять… Киев, конечно, разозлится, но я рискнул бы. А что? Обменяю вас, и езжайте–ка вы лечиться к себе, в Париж… Как вам эта мысль?

Юрий. Очень она мне нравится.

Профессор. Вот и хорошо! Только вот, кому из вашего донецкого начальства я мог бы позвонить — кто бы в вас был заинтересован?..

Профессор подходит к столу, берет ручку, выжидающе смотрит на Юрия.

Юрий. Да у меня телефона–то нет, кто–то из ваших забрал, а наизусть я номера не помню…

Профессор. Да бог с ними, с номерами, вы фамилию скажите! Только нужен кто–то такой, кто бы мог принимать решения, чтобы мы сразу обо всем договорились…

Юрий. Боюсь, тут вам со мной не повезло. Никто там не будет никого на меня обменивать.

Профессор. Ну, был же у вас кто–то старший? Кто вам задания давал…

Юрий. Да никто ничего мне не давал. Я жил там сам по себе, и задания сам себе давал. Там все только обрадовались, что я пропал: не буду больше ни у кого мешаться под ногами.

Профессор (глядя внимательно на Юрия, после паузы). Жалко… Что ж, значит, Париж пока подождет… Тогда, поговорим о сбитом самолете. Вы были у «Боинга» через два часа после его падения… Что вы там видели? 

Юрий. Дым, огонь, обломки самолета, вперемешку с обугленными телами…

Профессор. Было там что–нибудь, что показалось вам странным?

Юрий. Да. Тела. Как восковые, трудно было представить, что всего лишь два часа назад это были живые люди…. У меня было ощущение, что они пролежали длительное время в морозильной камере.

Профессор. Что еще?

Юрий. На трехстах переломанных, разорванных человеческих тел, не было… ни одной–единственной капли крови.

Профессор. Сколько вы сделали снимков?

Юрий. Около четырехсот.

Профессор. Но другие журналисты тоже ведь видели это и снимали? Почему же они молчат об этих странностях?

Юрий. Нет, они этого не снимали. Их, вместе с ОБСЕ, держали на дороге, за оцеплением. На снимках в СМИ трупов почти нет…

Профессор. Но комиссия по «Боингу»? Она же видела…

Юрий. Вы отлично знаете, что комиссию по «Боингу» две недели держали в Киеве, пока ваша артиллерия обрабатывала место падения, плюс там прошли сильные дожди.

Профессор. Почему ваши снимки до сих пор не опубликованы? Вы не честолюбивы? Вам не нужны сенсации?

Юрий. Когда мы возвращались в Донецк — нас обстреляли, водитель был убит, а меня спас фотоаппарат, пуля попала в него. Я цел, но снимки пропали.

Профессор. Я бы вам рекомендовал говорить мне правду. Вы живы — пока представляете для меня интерес.

Юрий. Ну а почему же я не сделал попытки их опубликовать? Я похож на идиота?

Профессор смотрит внимательно на Юрия. 

Профессор. Вы — везунчик, Анри: вы мне — пока — интересны.

Профессор встает со стула, подходит к двери, открывает ее.

За дверью ждет Ирокез.

Профессор. Уведи.

Юрий, тяжело опираясь на костыли, выходит из комнаты.

Профессор долго смотрит ему вслед…

Подвал — ночь

Пленники спят на полу.

Юрий полулежит, облокотившись спиной на стену.