Выбор Донбасса

но Мария не видит горы — она ослепла,

врастая хребтом в донецкие чернозёмы.

Она захлебнулась огнём, прикрывалась дымом,

ползла, а после бежала к густой зелёнке,

держала винтовку крепко, так держат сына,

младенца, завёрнутого в пелёнки.

Ей было почти не больно, почти не страшно,

её прикрывали громкие пулемёты,

на палец левее в одном километре башня,

а справа стоят огнедышащие расчёты.

— Ребята, прикройте, я отхожу, ребята! —

Мария кричала и падала навзничь в почву,

и кровь её растекалась, как сок граната.

Мария, моя Мария, шахтёрская дочка.

* * *

На самой вершине дальнего рыжего террикона,

где колокольный звон — музыка из привычных,

они встретятся — отец и дочь — натянут сетку для бадминтона,

а у подножия плещется море — поле пшеничное.

И у них не будет другого занятия, кроме счастья,

и только Донецк с его улицами, проспектами и мостами

навсегда останется с ними, будет их лучшей частью,

навсегда останется с нами — погостами, розами и крестами.

Это память, с которой не стоит бороться, она нетленна.

Я помню звук, с которым стреляют «грады», ложатся мины.

Но Донецк — это не просто город, это вселенная,

Донецк — это шахтёрские девочки и песня их лебединая.

Екатерина Ромащук (Горловка)

* * *

Мой ребёнок рисовал войну.

Очень ярко. В красно-чёрном цвете.

Я же ощутила вдруг вину,

Будто это я за всё в ответе.

Мой ребёнок рисовал солдат,

Гибнущих сегодня на рассвете.

Мне ж казалось, что внутри снаряд

И лишь я за эту боль в ответе.

Мой ребёнок рисовал свой страх

Вместо лета, как другие дети.

А душа сжималась, как в тисках,

Будто я за всю страну в ответе.

Зайцево

Опять звонила маме «на границу»

(Они с отцом близ Зайцева живут).

Им днём покоя нет, и в ночь не спится,

Ведь где-то рядом миномёты бьют.

Опять сжимаю трубку телефона,

А взгляд мой устремлён куда-то вдаль.

Смеётся мама: «Держим оборону!» —

Но чувствуется в голосе печаль.

«Сегодня солнце. В огород бы, дочка,

Но сильно бьют… отложим на потом.

Наверное, «весёлой» будет ночка,

Дай Бог, чтоб не попали только в дом…»

А сердце разрывается на части,

Ведь где-то там идет борьба за жизнь.

«Поверь мне, мама, мы дождёмся счастья

Жить без войны! Ты, главное, держись…»

Не страшно

Свою страну всем сердцем ненавижу,

Где люди к бедам слепы и глухи.

Не страшно умирать. Страшнее выжить

Калекой без руки или ноги.

Глаза не закрываю на потери,

Но сколько ж можно это продолжать?!

Не страшно понимать. Страшней не верить,

Что в Горловке закончат воевать.

Дотла сгорают свечи-обелиски,

У всех икон (чтоб не попал снаряд).

Не страшно за себя. Страшней за близких,

Которых боль сильнее во сто крат.

Владислав Русанов (Донецк)

ВАЛЬС ОБРЕЧЁННЫХ

Нас не язвите словами облыжными,

Жарко ли, холодно? По обстоятельствам...

Кто-то повышенные обязательства

Взял и несёт, а мы всё-таки выживем.

Мальчики с улиц и девочки книжные...

Осень кружится в кварталах расстрелянных.

Знают лишь ангелы срок, нам отмеренный,

Только молчат, а мы всё-таки выживем.

Не голосите, холёно-престижные,

Будто мы сами во всём виноватые.

На небе облако белою ватою

Мчит в никуда, а мы всё-таки выживем.

Не разобраться, что лучше, что ближе нам?

«Шашки подвысь, и в намёт, благородие!»

Нам смерть на Родине, вам же — без Родины.

Вот как-то так... А мы всё-таки выживем!

* * *

Хотел бы с тобой проснуться, носом уткнувшись в макушку.

Ветер-проказник грустный — воет в печную вьюшку.

Зеленоглазое чудо. Запах кофе с корицей.

Хотел бы туманным утром рядом с тобой родиться.

Скрещение шпаг над камином, пепел подёрнул угли.

Рассвет бесконечен синий, белые свечи потухли,

Давай, не пойду на службу, пусть вьюга заносит тропки.

Мой голос опять простужен, я буду, как в юности, робким.

Я буду предельно честен, я не играю болью,

Я буду петь тебе песни о мире, забывшем войны.

Где бродят единороги, где ветер колышет травы,

Где старцы мудры и строги, где реки текут величаво.

Где на околицу смело выходят олени и лани,

Где губы мои неумелы, где неуместно прощанье.

Где враг не поднимет перчатки... Да нет там врагов и в помине,

Как нет тоски и печали, а шпаги висят над камином.

Где меряют время пряжей, где в чаще блуждает леший,

Где мздою не купишь стражу, где даже мытарь безгрешен,

Где я по росе медвяной хромаю тебе навстречу,

Любовью и счастьем пьяный сжимаю хрупкие плечи...

А ветер в печную вьюшку, по-прежнему завывает.

Неправда, не верь... Послушай! Такой земли не бывает.

Здесь рыцарь шишигой загрызен, кровью хрипят менестрели,

Принцесса прощается с жизнью под завыванье метели.

Но стрелки часов замедлив, так показушно беспечен,

Глупо, ненужно, бесцельно я буду врать тебе вечно.

ДОНБАССКАЯ

«Плюсы» кружатся воронья на небе белом.

Зафевралело в сентябре, зафевралело.

Вразнос кибитку жизни мчит шальная кляча,

А небо плачет на ветру, а небо плачет.

Листает залп за разом раз судьбы тетради,

Ложатся «грады» у двора, ложатся «грады».

И ты летишь к земле ничком, лютуют мрази.

Из князей в грязь, упав щекой, от князей к грязи.

Выводит мины хвостовик шальное соло,

Шипит осколок в колее, шипит осколок.

Побрал бы чёрт и этот дождь, и эту осень,

И вдруг проносит артобстрел, и вдруг проносит.