Выбор Донбасса

за карьеры и развалины,

лет на 35 назад.

там, где башня элеватора

и подсолнухи, как стол;

где здесь Белоскелеватое

и Великий Суходол?

ароматную антоновку

буду пробовать на вкус;

забери меня в Самсоновку,

где знаком мне каждый куст.

переполнен пассажирами

наш автобус кружит час;

это, кажется, Кружиловка,

или кинули все нас?

обманули и оставили:

мы и звёзды на виду.

отведите в Атамановку,

если сам я не дойду…

* * *

Бессилье гуманизма светского

сродни закату Византии,

Былого карго-культ советского

политкорректной деспотии

И в текстах Эдуарда Гиббона,

которые он не читал,

Указан путь упадка, гибели,

где открывается портал

Переселения народов

и сдвигов литосферных плит,

Войн из-за скверных переводов

и истребления элит.

(Рождение трагедии границ,

её предвидел в Ницце Фридрих Ниц)

* * *

Мне жаль индустриальных городов.

Мне дорого их мрачное величье.

Все любят старый псевдопольский Львов,

Эпоху постмодерна и двуличья

Что им бетонный позабытый храм?

Конструкторов забытых древний бункер?

Они зеленый курят фимиам

Экологам ню-эйджа. Что им Юнгер?

Их заменил фольклорный хуторок

Эпоху серпов, молотов и свастик,

Сменил мещанский маленький мирок,

Где гипермаркет — храм. И всюду — пластик.

Но завершим ли мы столь долгий пост

Пластмассовый мир Generation lost?

Придёт ли снова эра Эхнатона?

Реакторов? И стали, и бетона?

* * *

Янычар забывает заветный язык.

У него, кроме лука и сабли —

ничего; он к походам и битвам привык,

а сыновние чувства ослабли.

Он не знает, где дом у него, где родня,

и в какой стороне его корни.

Он садится верхом на лихого коня

И бросается, как с колокольни.

Как он смел! Но способен без боли предать

чистоту сокровенных понятий;

А того, кто забыл свою землю и мать,

побеждает любой неприятель.

* * *

Горизонт — гривастый ящер —

девятнадцать терриконов;

настоящий чёрный ящик,

заповедник для драконов

Отданный на поруганье

отдыхает на плотине,

вызывает содроганье

 в затаившейся равнине.

Ждущий каждое мгновенье —

оглушающего взрыва;

каждое прикосновенье,

как падение с обрыва

Погружающийся в звуки

неразгаданного бреда,

он лежит, раскинув руки,

с головой ушедший в лето...

Александр Сигида–младший (Краснодон)

* * *

Как на полотнах Бориса Вальехо

Тогда мне кряж явился ледяной.

Он был реален, как руины Р`льеха,

Нагромождённый расою иной.

Те города, где корпуса Азота

Потомкам Древних предстоит вернуть,

Где терриконы — конусы Юггота,

Где воды рек несут живую ртуть,

Где душные объятия Антанты,

Змеиная петля её блокад,

Где выродки, проклятые мутанты,

Штурмуют вновь индустриальный ад,

Сгорают заживо в заброшенной промзоне

Запретных, но изысканных утех,

Как сталкеры. В броне, комбинезоне,

С обложек фантастических Вальех.

Археология

Ночи настали тогда хулиганские,

Пряжка с орлом посредине ремня,

Ночи хрустальные, ночи луганские,

Помнишь ли, юная дева, меня?

Там, в маргиналиях Ост-Европы,

Ночью вершилась звёздная месть,

Проводы утром — и автостопом

Машину ловить в Molly-Dog-War-Dei-sk.

Бездны ночной антрацитовый полог

В сердце углеводородной тьмы.

Глубже копай, чёрный археолог,

С каждым штыком всё ближе мы

В бомбоубежищах бывшей штази,

Лугалавкрафтовых катакомб,

Где завязались опасные связи,

Трепет и страх Амели Нотомб...

Les libertins

Пропахший дымом из мортиры

И не остыв от алых губ,

Из непротопленной квартиры

Я еду в якобинский клуб.

Уже расстреляна Сорбонна,

Где я был брат масонских лож,

Уже последнего Бурбона

Жизнь оборвал в Париже нож.

Среди кровавых наваждений,

Сражений и живых картин,

Среди салонных наслаждений

Ты — не последний либертин.

Пришла нужда, и ты с охотой

Бросаешь всё, и налегке,

Со свеженабранной пехотой

Уходишь в белом парике.

Кто обретает благосклонность

Сентиментальных алых уст,

Мне нужно соблюсти законность —

Исполнить, что сказал Сен-Жюст.

Прощай, любимая химера

Сражений и живых картин,

Ведь во владеньях Люцифера 

Ты — не последний либертин.

Воскресение, 20 апреля

Отдавая треть зарплаты

За билеты в Опера,

Жил и умер в сорок пятом

Парень с нашего двора.

Заратустру кинул в ранец,

Сала шмат, и марш на фронт.

Не австриец, но германец,

Он ушёл за горизонт.

«Если смерти — то мгновенной, —

Молвил, хлопнув по плечу. —

Передай открытку в Вене

Пану Андруховичу».

И в двадцатое апреля,

В день воскресный и сырой

Ты — наследник Титурэля,

Романтический герой

А кулич пасхальный, пышный

Поделили в Сен–Жермен...

...Остаются только вишни,

Только Кальман и Кармен.

Овод

Он свою потребует долю.

«Я таких наглецов люблю.

Перемалываю, неволю,

Вечным пламенем револю».

Ты работаешь, словно робот,

Поражённый в правах илот.

Революция — это повод.

Видишь овода ли полёт?

Обожаемый, как Феличе,

В окружении смуглых Рит,

Он был революциферичен.

От отцовской любви — сгорит.

Черноглазые карбонарии.

Тлеют чёрных глаз угольки.

Мы, на севере — как бы арии.

Но поступки наши — мелки.

Пусть на каторге станешь сед,

Обезглавишь хоть сто царей — 

Здесь в почёте лишь домосед.

Из премудрых. Из пескарей.

...Приходят они, и бледны, и смуглы.

Они — как Феличе Риварес.

Обличье их скрыто завесой из мглы.

Их зов — мене, текел и фарес.

Владимир Скобцов (Донецк)

Братишка

Зарыт своими,

Забыт страной,

Забыто имя,

Лишь позывной.