Выбор Донбасса

Но — к рассвету какой-то залётный чудак

Прочитает — стихи — и не чьи-то — мои.

И — возникнет божественный свет тишины.

И — лучи упадут сквозь кривое стекло.

И — хмельные друзья, изумленья полны,

Вдруг поймут, что ночное безумье — ушло.

И гитара, как баба, вздохнёт в уголке,

Вспоминая тепло моих ласковых рук,

И по деке скользнёт, как слеза по щеке,

Непонятно откуда явившийся звук...

— Где же автор? — промолвит, намеренно груб,

Чей-то голос. — Налейте ж ему, вашу мать!..

Но за этим столом, словно выдранный зуб,

Будет место моё пустотою зиять.

ВОЛШЕБНЫЙ ФОНАРЬ

Оторвись от забот и послушай — оплавились свечи!

И до звона вглядись — до малиновых колоколов —

И увидишь, как фатума тень опуская на плечи,

Отражается время в зрачках пистолетных стволов

И седой дуэлянт вдруг воскликнет бессмертное «Мама!..»

И безусый юнец, став убийцей, заплачет навзрыд,

Но слезой не поможешь... Толпа недоумков упрямо

Восклицает: «Vivat! Ave, Caesar! Пожалуй на щит!»

Но за дверь щитовой мёртвой хваткой, как Цербер железный,

Ухватился замок. Не пройти. Замыкающий строй

Обернётся назад — никого. Догонять — бесполезно.

Позади — всё прошло. Впереди — вологодский конвой.

И работа. И пьянка. И мерзость. И свечи оплыли.

Но они возгорятся и высушат слёзы юнца!

Оторвись — и припомни — кем слыли, что пили, как жили,

Как любили и — были?.. Нельзя разгадать до конца

Мир немого абсурда, который не вылечишь смехом,

Пред которым, бывает, и сильные падают ниц;

Чтоб понять хоть немного, порой приходилось мне ехать

Volens nolens за тысячу вёрст и десяток границ

И назад возвращаться — уставшим, измученным, пыльным,

Матерясь, спотыкаясь, в грязи и засохшей крови,

Чтоб потом — не случайно, не вдруг — ощутить себя сильным...

Так поведал Фонарщик. Послушай. И с этим живи.

СМЕРТЬ ПУШКИНА. БРЕД

Nathalie, Nathalie... Тонкой жилкой у горла

Твоё имя пульсирует. Более нет

Ничего. Чьи-то руки подняли проворно,

К экипажу несут... Окровавленный след

Оборвался — поехали. Медленно, право,

Сквозь метель мы ползём, не касаясь земли...

Всё — метель, всё — туман, дым, поэзия, слава —

Всё сместилось, осталось одно — Nathalie.

Ах, как глупо — с размаха под пулю, как в воду!

Что же далее — нежить, забвение, тлен?!

Отчего, Nathalie, воспевал я свободу?

Несвобода милей — обольстительный плен

Твоих рук, твоих уст, поцелуев, объятий

И сладчайшие пытки семейных утех,

Что порою, бывало, казались проклятьем...

Я оковы пытался разгрызть, как орех

И, стряхнув их, бежать... Но — куда? Для чего же?

Nathalie, Nathalie, mon l’amoure, bel ami,

Как я был неразумен, родная... О Боже!

Хоть пред смертью меня Ты прости и пойми

И, поняв, окажи мне последнюю благость —

С высоты, о которой и думать не сметь,

Ты прочти моих мыслей презренную пакость

И позволь у неё на руках умереть,

А когда я усну и от мира отрину

И взлечу, растворяясь в блаженной дали,

Ты не дай позабыть мне единое Имя —

Жизнь мою, боль мою, Nathalie, Natha...

ОБРЫВОК НОСТАЛЬГИИ

...Так долго были вместе, что успело

Смениться лето осенью. Зима

Сама пришла потом. Не в этом дело.

Направо — Брест, налево — Колыма,

А между ними — мы, чуть ближе к Бресту;

Везде желанны и везде не к месту,

Поскольку неуместность — Божий знак,

Присущий лишь блаженным и влюблённым.

Мы не были нигде определённо,

А просто были рядышком. Вот так.

Так долго были вместе, что закаты

Пред нами отгорели сотню раз

Иль около того. Мы тем богаты,

Что дорого ценили каждый час,

Боясь его растратить на безделье.

Часы слагались в дни, а дни — в недели

И, неделимы, шли мы дням вослед

И в этих днях нам вместе было сладко.

Всё просто, словно детская загадка.

И тривиально — как её ответ.

Молитва Пьеро

Упаси меня, Господь,

От поступков своевольных,

От ферментов алкогольных,

Что впитались в кровь и плоть,

От влиятельных врагов,

От общественного строя,

Вологодского конвоя

И «испанских сапогов»,

От предательства друзей

Да от женщин ненадёжных

Да от песенок острожных,

Что поются для князей,

От неверности судьбе,

От шлеи да от уздечки

Да от крепкого словечка,

Что скажу не по злобе,

От воды и от огня.

А чтоб жизнь не утомила,

Сохрани моих любимых

Даже прежде, чем меня.

СВЕЧА НА ДОРОГЕ

Поставьте свечу. Передышка всегда коротка.

Поставьте, поставьте!.. Сиянье в слепом изголовьи —

Ты слышишь, браток? — шевельнётся стволом у виска —

Ты слышишь, любимая? — буйной, безумною кровью

Навек освятится — и грянет прелюдией дня,

Зажжённого с вечера чьей-то умелой рукою

Под вопли суфлёра и шёпот: «Огня мне, огня!..»

Бумажный солдатик... Я знаю, что это такое.

Да-да, я опять говорю и смеюсь и шучу

И жизни обрывок по жизни нелепо влачу

И буду влачить до конца. Но — поставьте свечу!

Не в храме, не в доме, не в ризнице — это не суть —

А просто в глуши, у дороги, хотя б где-нибудь,

Чтоб были блаженны несущие собственный путь,

Чтоб смог я уснуть, безмятежно, навеки уснуть

И видеть во сне хоровод безнадежно любимых

И встретить тебя — порожденье Любви и Огня.

Так будет, я знаю, ты только молись за меня

И свечку зажги, чтоб, тобою и Богом хранимый,

Сумел я вернуться к тебе до скончания дня.

* * *

Как же это случилось? Мой город оглох.