Выбор моей реальности

После последней фразы про Зевса все приглашённые, забыв, что перед императором надо тупо молчать, в ужасе стали перешёптываться между собой. Видимо, начали делать ставки, расправится ли Никифор со своим другом-конкурентом сейчас, на глазах у всех, или из приличия подождёт до вечера.

— Благодарю, сын мой, за добрые слова и щедрые дары, — поморщился Никифор, но медовуху даже нюхать побоялся и обратился к пасынку, — сам не желаешь ли чашу Кроноса[19] для настроения испить?

— Благодарю тебя, верховный бог-отец. Не желаю я захмелеть от этого доброго напитка и стать всеобщим посмешищем, как твой фаворит — Фанурий, по прозвищу «Пропойца-Мефисос», за непонятные заслуги получивший должности атриклина твоих званных трапез и препосита твоей священной опочивальни при твоём новом дворе, — едко усмехнувшись, опять поклонился Михаил.

— Не тревожься о пустяках, сын мой. Для того, чтобы тебе допиться до такого состояния и превратиться в вечного алконавта, как Фанурий, потребуется очень много времени. Задумайся, а есть ли оно у тебя?… Вопрос риторический и философский, — продолжил отчим воспитывать пасынка и, отрыгнув на весь зал, приказал, — пей. Или Нашей Царственности повелеть друнгариям, стоящим подле моего трона, немного вдохновить тебя?

— Не утруждайся, отец. И перестань тревожиться о таких пустяках, а то у тебя от страха корона с царскими пропендулиями с головы на пол покатится, — взяв у служанок подарки, засмеялся Михаил и залил в себя содержимое обеих чаш. Мама Дуня в это время сидела на троне с отсутствующим видом и считала мух, размышляя о чём-то своём.

— Следующий, — хлопнул в ладоши Никифор, и Михаил вышел из зала, решив не оставаться на банкет.

«После такой выходки Михаил Дука скоро ляжет в порфировый саркофаг в новых пурпурных туфлях, и тогда ему окажут достойные почести и обуют в царские регалиисразу обе ноги», — подумал я. Затем приглашенные снова дарили подарки и произносили хвалебные тосты.

Когда наконец-то позвали пожрать, то оказалось, что нас посадили за стол почти под носом у Никифора. Слуги расставили золотую посуду, вазы, чаши для вина, серебряные и костяные приборы, а после этого стали завозить в зал еду на скрипящих повозках, покрытых цветастыми пурпурными тряпками.

Никифор расщедрился и заказал для нас печёных журавлей и павлинов, фаршированных непонятной массой; суп из артишоков, помидор и бычьих хвостов; жареные щупальца огромных осьминогов и ноги крабов; тарелки с устрицами, морскими ежами и чернилами каракатицы.

На банкете первым номером выступил придворный поэт Филомел Авций, по его словам, не спавший три ночи, чтобы сочинить Никифору длинное послание в стихах. Авций толкал свою речь минут двадцать, умудрился перечислить прошлые и будущие заслуги «небожителя» перед Ромейским Государством.

Потом вышли шуты, которые показали клоунаду с церковниками и еретиками в главных ролях, причём последние в итоге оказались облитыми помоями и связанными, сидя на вислоухих осликах задом наперёд.

Дворцовые музыканты что-то громко трезвонили на своих примитивных инструментах, танцовщицы вертелись вокруг поддатого Никифора. Гости выпивали, смеялись и болтали друг с другом.

К Ираклию, который сидел, как приклеенный, рядом с нами, подошёл один из стражников и что-то прошептал ему на ухо. От полученных новостей наш шпион-экскурсовод скривился, как будто вместо воды, которую он тут пил на свадебном пиру, чтобы оставаться трезвым и контролировать обстановку вокруг, случайно отхлебнул новичок, втихаря подлитый подлыми врагами в его золотую чашу.

Также я заметил, что по знаку Ираклия большинство охранников без лишней шумихи вышли из зала. Ираклий, забыв про нас, вскочил и тоже куда-то убежал, никому не сказав ни слова.

Никифор высосал, не закусывая, литра три — четыре красного вина, а затем, ехидно ухмыляясь, начал ёрзать на своём троне и поглядывать на открытую галерею второго этажа, которая шла по бокам зала. Минут через десять я увидел, кого он там высматривал.

У края длинного балкона появился Михаил Дука, раскачиваясь из стороны в сторону, видимо, морально готовился к последнему прыжку и приземлению на наши головы. Суицид при свидетелях — визитная карточка Никифора, и, походу, эта практика скоро войдёт у него в привычку.

Тут и без того подзаправленному Никифору поднесли ещё чашу вина, которую он, особо не парясь, жадно выпил одним глотком. Вино стало стекать по его щекам и второму подбородку, замочив парадные одеяния. Как детсадовские няньки, к нему подбежали слуги: начали суетливо вытирать царственное лицо и насквозь промокший цицакий[20].

Опять заиграла громкая музыка, забили в барабаны и перед блуждающим взглядом Никифора заплясали новые циркачки и акробаты, на которых он отвлёкся, на время позабыв о пасынке.

Преданно глядя Никифору в его окосевшие глаза, под столом в своей сумке я нащупал одну из масок, которая наиболее соответствовала обстановке. Активировав «двойника» и надев на его голову капюшон от магического плаща так, чтобы он полностью закрывал моё лицо, переместил «Кира намбер ту» на галерею, поближе к Михаилу.