Выбор Наместницы

— Я понимаю вас. Честь, разумеется, дороже, а там и без вас управятся. Незаменимых ведь не бывает. Не стану лгать — управятся, и вашего сына вырастят, и вашу землю защитят. Быть может, даже вашему другу пыл охладят вовремя. Но почему кто-то должен исполнять ваш долг лишь потому, что вам обязательно нужно умереть с честью? Не честнее ли жить?

Вэрд только собрался ответить, но Ванр перебил его:

— Думаете, что я понимаю в делах чести, чернильница на ножках, оборка при юбке? Быть может ничего. Но все эти годы я делаю то, что должен. И никогда — то, что хочу. День за днем, год за годом. Невелик подвиг, конечно, но не всем же на эшафот с гордо поднятой головой. — Ванр устало закончил, — Ее величество хочет помиловать вас, граф. Вот прошение. Подпишите — и завтра вы сможете отправиться домой.

Вэрд медленно читал прошение, прикрывал глаза после каждой строчки, словно хотел запомнить дословно. Свой позор. Он протянул руку за пером, окунул его в чернильницу. Ванр стоял в стороне, даже не смотрел на графа, будто устыдился излишней откровенности. А Вэрд как наяву увидел весы в руках Хейнары Беспристрастной: на одной чаше — долг, вернее — долги, на другой… На другой спокойный, уверенный голос, обещающий: «Не сомневайтесь, граф, вы успеете подтянуться к штурму, я извещу вас». Нельзя не поверить. Письмо Арно — крупные круглые буквы, лорд Дарио сохранил ученический почерк — он собирает людей, хочет с боем взять дворцовую тюрьму, и еще одно невыполнимое обещание: я все улажу, Арно. Не уладил. И последним камушком — девушка, невероятным усилием сдерживающая слезы, рука прижата к горлу, свеча выхватывает набухшие вены на тонкой кисти: «Вы просто трус, спрятавшийся за чужую спину!» Нет, он не трус… пока еще не трус, но если согласится — будет трусом. Весы плавно раскачиваются, пальцы сжимают перо. Он поднимает взгляд на Пасуаша:

— Скажите, господин Пасуаш, герцог Квэ-Эро подавал прошение о помиловании?

Ванр видит, как побелели костяшки пальцев, обхватившие перо. Неужели рыбка сорвется, ведь приманку-то уже с крючком заглотал, он быстро находит как ему кажется, подходящий ответ:

— Закон есть закон. Ее величество не может простить герцога, помилование для него означает пожизненное заключение. Поэтому она и не предлагает ему подобную бумагу на подпись. А сам герцог, похоже, не просит пощады по своим соображениям, — последняя фраза прозвучала многозначительным намеком. Мол, вспомните-ка, уважаемый, старые сплетни.

Вэрд снова прикрывает глаза — так легче думается. Весы застыли в равновесии. Он хотел бы подписать бумагу, и завтра же уехать домой. Попытаться забыть и о магах, и о наместнице, и о человеке, заслонившем его от смерти. Но он не может пойти на это: дело не в чести, а в честности. Честности прежде всего перед самим собой, а потом уже — перед Арно, Квейгом и его синеглазой сестрой. Слово нужно держать. Перо осталось в чернильнице:

— Боюсь, я должен отказаться от милости ее величества, господин Пасуаш. Империя выстоит и без моего участия, а я предпочту остаться здесь.

Ванр подался вперед, заглянул графу прямо в лицо. О да, можно говорить дальше, убеждать, уговаривать, завязать долгий утомительный разговор, но он уже понимает — проиграл. Крючок вырван с мясом, с разорванной губы капает кровь. Он кивает:

— Я хотел бы солгать, что уважаю ваше решение, граф. Но не могу. Прощайте.

CVIII

Наместница рассеянно слушала очередного просителя. К сожалению она не могла отменить приемный день без уважительной причины, а причин, как назло, не нашлось. Не считать же причиной упрямство бывшего графа Виастро, твердо решившего попрощаться с головой. Ванр опять не справился, казнь — завтра, и, похоже, ей придется смириться. Проситель завершил казавшуюся бесконечной речь заверениями в своей глубочайшей преданности, вручил прошение секретарю, и, чуть ли не пятясь, удалился. Наместница вздохнула, на этот раз в открытую, и поинтересовалась у младшего секретаря:

— Сколько еще на сегодня?

— Последняя аудиенция, ваше величество. Госпожа Риэста Арэйно.

Энрисса покачала головой — она отказывала Риэсте в личной встрече, приговор не изменить, зачем девочке лишний раз унижаться? Так та догадалась воспользоваться приемным днем, не иначе кто-то подсказал, что Энрисса не просматривает заранее список, предпочитает разбираться на месте. А теперь уже поздно захлопывать дверь перед носом. Наместница повернулась к секретарю:

— Пусть войдет. А вы свободны на сегодня.

Девушка подошла к трону, опустилась на колени, подол бирюзового платья морской волной разметался по полу. Энрисса снова вздохнула, уже сбившись со счету, который раз за сегодня, и грустно покачала головой:

— Риэста, вы же знаете, что это не в моей власти.

— Ваше величество, — голос глухо отражался от мраморного пола, — это я во всем виновата. Я пришла к нему вечером, просила, нет, требовала, чтобы он во всем признался, чтобы они все признались, и тогда не накажут никого. Я… я назвала его трусом. А он действительно признался, и теперь его тоже казнят. Я не хотела!