Выбор Наместницы

Энрисса стояла на балконе, солнце немилосердно сверкало, отражаясь от ее тяжелого белоснежного платья и золотых волос. За ее спиной полукругом стоял Высокий Совет, магистр Илана в синем и магистр Ир в неизменном красном. Хранитель выбрал место посередине, прямо за спиной наместницы, он не любил показываться на публике, бургомистр вытягивал короткую шею, чтобы лучше разглядеть черно-синие мундиры столичной гвардии. В самом начале войны торговые гильдии города на свои средства снарядили полк, и все последующие годы исправно оплачивали его содержание. Наместница Амальдия не могла не отметить столь благородный жест, и ответила на него не менее благородным снижением торговой пошлины. Право же, на эти деньги казна могла бы содержать не меньше четырех полков, и теперь Энрисса с затаенным злорадством ожидала следующего заседания Высокого Совета, на котором она распустит этот треклятый полк, с правом для желающих поступить на службу в городскую стражу. Ну а через месяц финансовый совет назначит новую пошлину, и магистрат дорого заплатит за свое хитроумие. Место военачальника пустовало, Ланлосс Айрэ командовал парадом, Энрисса со своего места прекрасно видела коренастую фигуру генерала на предписанном обычаем рыжем коне. Эта масть наиболее приближалась к красному цвету знамен Лаара, бога войны. Овации, которыми встречали хромого генерала на всем пути процессии, не оставляли сомнения — Ланлосс популярен как среди черни, так и среди зажиточных горожан, и, что самое неприятное — среди солдат и офицеров. Наместница с некоторым беспокойством подумала, что если генерал не захочет уходить в отставку, будет сложно убедить его это сделать. Кнут тут не поможет, только пряник, и меда, меда побольше. Энрисса надеялась на верность генерала Айрэ. Только очень преданный империи военачальник признает за наместницей право распоряжаться своей жизнью и в мирное время. В особенности своей личной жизнью. Но женитьба на Резиалии Сорель была так же необходима, как и отставка. Энрисса не могла позволить, чтобы Ланлосса Айрэ женили без ее ведома и использовали в борьбе за власть, держа удила в изящных женских ручках.

Трижды прогудели трубы, Ланлосс поднял меч в торжественном салюте, и гвардейцы в увенчанных плюмажами шлемах швырнули шелковые знамена на землю, прямо под ноги коннице. Теперь, чтобы выстроиться на плацу перед дворцом, нужно было пройти по знаменам, их в прямом смысле слова втаптывали в грязь. Оставшиеся после церемонии клочья соберут и сожгут, чтобы даже памяти о чужих знаменах не осталось. Империя не сохраняла военные трофеи, а уничтожала их также безжалостно, как и врагов. О победах и без того не забудут. Некоторые старые обычаи и впрямь несли в себе определенную мудрость, одна беда — обычно эта мудрость исправляла последствия исключительной глупости, сотворенной в угоду другому старому обычаю. Наместница выждала, пока войска выстроятся в надлежащем порядке, и установится тишина. Говорить пришлось громко, на самой грани крика, так, чтобы голос отчетливо разносился по всей площади. Даже после нескольких фраз, сказанных «голосом для публичных выступлений», дико болело горло. В детстве девочка часто простужалась, да и, став взрослой, теряла голос от малейшего сквозняка или перенапряжения, учителям музыки пришлось ограничиться игрой на арфе и клавикорде, поскольку после уроков пения юная герцогиня несколько дней проводила в болезненном молчании. Вот и сейчас, выйдя на балкон, она уже заранее почувствовала боль в горле, еще не сказав ни слова. В который раз наместница мысленно поблагодарила короля Элиана, что в Высоком Совете, заседающем каждую неделю, всего шесть человек и не нужно повышать голос. Речь наместницы завершала парад, офицеры начали уводить свои отряды с площади, а Энрисса наконец-то смогла уйти с солнцепека. Ванр уже ждал ее с дымящимся кубком в руках:

— Ваше вино.

Наместница с благодарностью приняла горячее питье — возможно, на вечернем приеме она сможет нормально разговаривать. Ванр становился воистину незаменимым. Он умудрялся безошибочно определять, что именно ей нужно в тот или иной момент — без приказов и долгих объяснений, молчал, когда наместница желала побыть в тишине, и начинал разговор тогда, когда она нуждалась в собеседнике. Учтивость Ванра не переходила в набившее оскомину подобострастие придворных, а советы, порой весьма смелые, подавались так, что не оставалось сомнений в мудрости наместницы, несомненно, способной и самостоятельно решить столь незначительную проблему. Энрисса старалась не задумываться, какое место в ее жизни так стремительно занял новый секретарь, не замечала, что с каждым разом все дольше и дольше длится почтительный поцелуй руки, не обращала внимания на обжигающий мужской взгляд, устремленный на нее открыто, а не украдкой. До какого-то момента можно было притворяться, что то, чего не видишь, не существует на самом деле, но наместница все меньше и меньше желала прятаться в спасительном притворстве.