Выбор оружия

– Вчера днем я был на океане, дремал под соснами. И думал почему-то о вас, Ричард. Как вы в молодости со своей юной Софи путешествовали по Мозамбику, наслаждаясь его горячими песками и зелеными водами.

– Воистину наслаждался, потому что это был рай. – Маквиллен был рад этой возможности вернуться в драгоценное прошлое. Поделиться им с неравнодушным слушателем, каким был для него Белосельцев. – Мы собирались пожениться и хотели купить кусочек земли на берегу океана, чтобы там начать нашу жизнь, насадить наш райский сад. Мы исследовали все океанское побережье, где пешком, с посохом, с сачком, и тогда я собрал свою первую коллекцию бабочек Мозамбика. Но больше всего, – Маквиллен мечтательно закрыл голубые глаза, – больше всего мне запомнились полеты на маленьком самолете над самым прибоем, над кромкой океана и берега, над зелеными и золотыми волнами воды и песка. Самолетик вылетал из Аквилона, что недалеко от Ресано-Гарсиа, летел вдоль берега и садился на крохотном грунтовом аэродроме, в дюнах, у самого берега Лимпопо, там, где река впадает в океан. Дюны пели во время вечернего ветра, как эолова арфа. Пресная вода Лимпопо вливалась в рассол океана, и в месте их слияния возникало стеклянное свечение, будто в океане плавали стеклянные вазы. Мы покидали маленький самолет и садились на крохотный кораблик, который вез нас вверх по Лимпопо до городка Шай-Шай. По дороге слушали музыку, пили холодное вино, смотрели, как в прибрежных африканских деревнях идет праздник, горят костры и гремят тамтамы.

– Все это можно повторить? – Белосельцев удивлялся тому, как быстро и безошибочно он тронул в сентиментальной душе Маквиллена верную клавишу. – Мы можем с вами повторить это чудесное путешествие?

– Едва ли. – Маквиллен печально махнул рукой. – Там война, разорение. Аэродром, должно быть, засыпан песками. Кораблик, украшенный разноцветными огоньками, затонул. В деревнях эпидемии. Крестьяне смотрят трахомными глазами, не приедет ли белый доктор с лекарствами.

Это была хоть и малая, но добыча. Паутина была восстановлена. Хрупко трепетала на солнце. В ней залипла причудливая блестящая мошка.

– Расовые идиллии кончились, Ричард. Апартеид не спасает. Вы столкнулись с расовым адом. – Белосельцев хотел увести разговор в сторону, чтобы его интерес к аэродрому не показался подозрительным и у него не отобрали пойманную цветную букашку.

– Разве я похож на расиста? – Маквиллен чуть повернулся в одну и другую сторону. – Я не бур, потомок твердолобых голландцев, желающих отгородиться от мира. Я англосакс, верящий в единый мир и единое человечество. Расизм лишает человека стольких красок и наслаждений. Например, в любви. Любовь черной женщины – как мед, добытый с душистого экзотического цветка. Быть может, в основе всех эротических культов мира лежит любовь черной женщины. Царица Савская, которую любил Соломон, была черной. «Песнь песней» – высшее произведение о любви. Меня всегда волновали те стихи Соломона, где он сравнивает тело любимой с благоухающими фруктами. Грудь – с душистыми яблоками, живот – с золотистой медовой грушей, лобок – с фиолетовой виноградной гроздью. Я любил африканских женщин, и пережитые с ними наслаждения не забываются, а пропитывают тебя на всю жизнь, как колдовское снадобье.

Белосельцев испугался, словно Маквиллен знал о его свидании с Марией. Бесшумно стоял за шторой, когда они лежали на белом покрывале и он доставал из стеклянной вазы землянику и вишню, виноград и душистые яблоки, украшал плодами земными ее темное прекрасное тело.

Паутина, в которую он уловил Маквиллена, находилась внутри другой паутины, в которую он сам был уловлен. И стиралась черта между ловцом и добычей, обманом и истиной, успехом и неудачей. Все двоилось, дробилось, менялось местами, выпадало из фокуса, искажало движение светового луча, обнаруживало второе дно, иное содержание и смысл. Обманутый разум путался в противоречиях, боялся своих собственных мыслей, не верил очевидности, погружался в мнительность, в манию, в безумие. Таково было воздействие на Белосельцева этого веселого, очаровательного человека с его тайным искусством проникать в сокровенные замыслы, видеть на расстоянии, угадывать непроизнесенное слово.

– Изумляюсь вам, Ричард. – Белосельцев старался удержать на своем лице легкомысленное выражение, но лицо, словно нарисованное на воде, колебалось, расползалось, превращалось в бесформенное цветное пятно. – Вы, с вашими данными, тонким сознанием, философскими интересами, занимаетесь какой-то сантехникой, насосами, сливными бачками. Мне кажется, это не ваше, не для вас. Вы – художник, мистик, исследователь. Вы только носите личину коммерсанта, на самом деле вы – другой.