Выбор оружия

Ливень скатился с красного скользкого склона, впитался в густую, как сукровица, почву, превратился в раскаленный пар. Все пропало в душных испарениях. Стало невозможно дышать. Травяная пыльца, частички тлена, ядовитые пузырьки почвы витали в горячем тумане. Горло жгло, будто он проглотил ложку горчицы. Хотел подняться на холм, где воздуха было больше. Поскользнулся на красной слизи. Земля под ногами шевелилась и лопалась. Вздувались один за другим клейкие пузыри, лопались, как слюна, и на свет из хлюпающей воронки высовывалась жирная голова червя, толстая, скользкая, мясистая. Белосельцев брезгливо отдернул ногу, и под ней, в отпечатке подошвы, лопнул красный нарыв, и захлебывающаяся, жадная, безглазая голова пробилась наружу. Черви лезли, словно растущие водянистые стебли. Земля на глазах прорастала червями. Казалось, под ногами была не почва, а хлюпающая живыми соками плоть. Это устрашающее обилие слепой, неодухотворенной жизни, ее мгновенный первобытный синтез, химия солнца, воды, минеральных веществ – создавали ощущение первых дней творения, когда из земли и воды создавались первые гады и твари. Своим непомерным напором эта примитивная жизнь вытесняла с земли Белосельцева, стремилась напасть на него, использовать в качестве пищи, построить свое жадное, требующее насыщения тело за счет его плоти. Это порождало в нем ужас, гнало с холма. Поскользнувшись, пачкаясь в красной жиже, он съехал в низину. Сидел весь в грязи, задыхался, зная, что это она, африканская колдунья, пугает его своими наваждениями.

Он бродил в холмах, в завихрениях пространства, блуждал и плутал, по нескольку раз делая петли и выходя к одному и тому же месту. Колдунья морочила его, то стелила под ноги утоптанную тропинку, то снова заводила в глухие заросли. Наконец под вечер отпустила. Оттолкнулась от холма босыми фиолетовыми ногами и в прозрачных сумерках унеслась в темнеющее небо, где зажглась первая водянистая звезда.

Он возвращался в отель среди сумерек, в которых начинали звучать тамтамы. Крестьяне выходили из хижин в прохладный темнеющий воздух, разжигали костры, готовили пищу, били в рокочущие барабаны. Мерцали багровые отблески, краснели очаги. У вытоптанных порогов топотали босые ноги. Гибкие пальцы вибрировали на кожаных гулких мембранах. И этот нежный, негрозный рокот чужой земли, сладкий дым чужих очагов наполняли его нежностью и печалью.

Утомленный, опустошенный, он подошел к отелю. Мигала неоновая реклама. От заправки отъезжал бензовоз. В баре играла музыка. Обнявшись, из бара вышла молодая чернолицая пара. Мужчина держал руку на выпуклом бедре женщины. Рука повторяла кругообразное движение бедра. Они остановились у дверей номера, и, пока мужчина вставлял ключ в скважину, женщина улыбалась и смотрела на Белосельцева.

Он вошел в свой номер и совлек с себя влажную, пропитанную растительными ядами одежду. Голый лег на постель. За окном в зеленом гаснущем небе пернатыми космами чернела пальма с мохнатыми мешками орехов. Ветер начинал теребить ее листья, и они издавали печальный костяной звук. Одинокая водяная звезда наливалась бриллиантовым блеском. За фанерной стеной слышались женские стоны, хрусты ветхой кровати. Его одиночество в африканском придорожном отеле, его неприкаянность и заброшенность в этом загадочном мире с печальной звездой, мохнатой пальмой, страстными всхлипами черной женщины за фанерной стеной порождали в нем странное ожидание. Он вслушивался, не возникнет ли среди щелканий пальмы, приглушенной музыки, женских стенаний звук отдаленных крыльев, на которых, как на сверкающих пропеллерах, слетит к нему ангел и заберет его из этого мира в другой, райский, который он когда-то покинул. Звук возник, вибрирующий металлический звук мотора, который приблизился к самым его дверям и замер. В дверь постучали. Он поспешно надел брюки. На пороге стоял Соломао.

– Разбудил?.. Завтра утром плывем по Лимпопо… Аэродром пока что не найден…

Соломао ушел, оставив на пороге ком красной грязи. Видно, и он побывал под ливнем, который недавно ошпарил саванну.

Военный катер, постукивая мотором, плыл вниз по Лимпопо, по шоколадной воде, среди низких, бледно-зеленых топей, заросших проток, далеких волнистых холмов. Река крутила воронки, подымала со дна буруны, скручивала и свивала маслянистые струи, несла сломанные ветки, обрывки цветущих водорослей. На корме сидели солдаты в пятнистой форме, поставив у ног автоматы, щурили на солнце глаза, наслаждались рекой, прохладным ветром, кидали окурки за борт. Кормовой пулемет на турели вел черным стволом вдоль берега с редкими тростниковыми хижинами, по горловинам мутных проток, в которых скользили редкие челноки рыбаков. Пулеметчик, молодой великан в канареечно-желтом картузе, привалился к турели, сонно поглядывая на бегущее отражение солнца, убаюканный стуком мотора, мягкими хлопками прохладного душистого ветра. Белосельцев прислонился спиной к железной крашеной рубке, смотрел, как Соломао подтягивает брезентовый ремень у «калашникова».