Он чувствовал себя расщепленным, высохшим изнутри, когда думал о ней. Она казалась столь бесчувственной, столь равнодушной. Как она могла с такой легкостью выбросить его из своих мыслей? Даже если она не любила его, то могла хотя бы гордиться, что кто-то так горячо и неослабно любит ее. Неужели он столь непривлекателен? Неужели он оскорбил ее чувства тем, что боготворит ее? А если и так, отчего она вообще его не замечает? Если она не желает его внимания, почему не сказать об этом?
Но она молчала и вела себя так, словно все, что он говорил, что пытался выразить, было просто досадной оплошностью, промахом, который проще было не заметить.
Он не мог понять. Может, она считает, что его слова необдуманны? Может, ей кажется, он нимало не беспокоится о том, чтó он говорит, как говорит, и когда, и где? Он перестал есть! Он не спит ночами! Он покоричневел и стал вянуть по краям! Пищептицы обосновались в его гнездловушках!
Малыш-пасун ткнулся носом ему в бок. Он схватил пушистого детеныша рукой-плетью, поднял поближе к голове, осмотрел четырьмя передними глазами, брызнул на него раздражином и отшвырнул, хнычущего, в гущу куста.
Куст встряхнулся и рыкнул в ответ. Фропом извинился перед ним, а пасун кое-как выпутался и удрал, почесываясь на бегу.
Фропом с удовольствием попереживал бы в одиночестве, но надо было следить за стадом пасунов, не позволять им забредать в кислотники и заросли живоедки, прикрывать от разъедающей слюны пищептиц и не подпускать к неустойчивым камнепотамам.
Все вокруг такое хищное. Неужели и любовь тоже такая? Фропом встряхнул своей увядающей листвой.
Несомненно, она должна что-то чувствовать. Они были друзьями долго – времена года сменились несколько раз, они прекрасно ладили друг с другом, их интересовали одни и те же вещи, одни и те же идеи приходили им в голову… Если они были в этом так похожи, как мог он испытывать к ней такую отчаянную, неукротимую страсть, а она к нему – нет? Неужели потаенные корни их душ были столь различны, когда все прочее казалось столь схожим?
Она должна быть к нему неравнодушна. Глупо думать, что она ничего не чувствует. Она просто не хочет казаться слишком развязной. Ее сдержанность – не более чем осторожность, понятная и даже похвальная. Она не хочет связывать себя с ним преждевременно… Да, дело именно в этом. Она невинна, как нераскрывшийся бутон, робка, как луноцвет, скромна, как сердце в глубине листвы…
…и чиста, как звезда в небе, подумал Фропом. Так же чиста, так же далека. Он вглядывался в новую яркую звезду в небе, пытаясь убедить себя, что она может ответить ему взаимностью.
Звезда сдвинулась.
Фропом смотрел на нее.
Звезда слегка подмигивала и медленно двигалась по небу, становясь все ярче. Фропом загадал желание: «Стань счастливой приметой, знаком, что она любит меня!» Может быть, это звезда на счастье. Раньше он не был суеверным, но любовь странно действует на растительные сердца.
Если бы он только мог быть уверен в ней, подумал он, глядя на медленно падающую звезду. Он не был нетерпелив, он с удовольствием подождал бы, зная, что она думает о нем. Его терзала неопределенность, надежды сменялись опасениями и наоборот, и это было так мучительно…
Он поглядел на пасунов с почти отеческой привязанностью. Те бродили вокруг него в поисках клочка несъеденной травы, чтобы утолить голод, или куста-сортирника, чтоб справить в него нужду.
Бедные, наивные существа! И однако, в чем-то счастливые – их жизнь проходила в еде и сне, в их низколобых маленьких головках не было места для любовной тоски, а в их мохнатых грудных клетках – для развитой капиллярной системы.
Ах, как бы он хотел иметь простое, мускульное сердце!
Он вновь взглянул на небо. Вечерние звезды казались холодными и спокойными, точно глаза, глядящие на него сверху. Все, кроме падающей звезды, на которую он загадал желание.
Он задумался, мудро ли загадывать желание на вещи столь недолговечные, как падающая звезда… пусть даже она падает медленно, как эта.
О эти беспокойные чувства, прямо как в ростковом возрасте! Саженцевая доверчивость и нервозность! Черенковое смущение и неуверенность!
Звезда все падала. Она становилась все ярче и ярче в вечернем небе, медленно опускаясь и меняя цвет: вначале солнечно-белая, потом лунно-желтая, потом небесно-оранжевая, потом закатно-красная. Теперь Фропом слышал исходящий от нее звук, глухой рев, словно сильный ветер тревожил вспыльчивые верхушки деревьев. Падающая красная звезда была уже не просто светящейся точкой: она обрела форму и была похожа на большой стручок с семенами.
Фропом подумал вдруг, что это и вправду может быть знаком. В конце концов, что бы это ни было, оно прилетело со звезд, а звезды – не что иное, как семена Предков, заброшенные так далеко, что они покинули Землю и укоренились в небесных сферах холодного огня, всевидящие и всезнающие. Возможно, старые сказки не врали и боги явились, дабы сообщить ему нечто важное. Его пробрала возбужденная дрожь, ветки слегка затряслись, а листва покрылась капельками влаги.